Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

Посещение так называемого «Жилища Эхи» вызывало смех и бурю восторга. Оказывалось, что произнесенное шепотом слово на склоне небольшой лощинки несколько секунд повторялось внизу, в беседке, выстроенной Болотовым в виде старинной триумфальной арки. За эти акустические качества сооружение и получило название «Жилище Эхи», а сама лощинка — «Эхонической долины».

Ландшафт лощинки настраивал на «нежно-меланхолические» чувства, составлявшие высшую усладу сентиментального мироощущения. Эффект достигался также особыми архитектурными и декоративными средствами. С их помощью лощинке был придан вид дикого ущелья; на дне шумел искусственный ручей, кое-где имевший вид небольшого водопада, а отлогий склон лощинки был выложен дикими камнями с растущими среди них кустарни ками и деревьями. Посетитель пробирался здесь по извилистым дорожкам, в приятной задумчивости переходил по мостикам ручей, уединялся на специально устроенных маленьких островках, снова взбирался по склону…

Незаметно ступив на ничем не примечательный бугорок из дерна, он мгновенно менял свое настроение: вода из потайного шлюза устремлялась к бугорку, обливала путника, превращая «улитку» (так называлась эта распространенная в то время затея) в сплошное озерцо. Испуг, сильное волнение мгновенно лишали «жертву» способности действовать рассудительно. Наблюдавшие эту сцену со стороны устроитель и гости, выбежав из своего укрытия, спешили на помощь. На бугорок перебрасывали мостик, и под шутливые возгласы и веселый смех «пленник» выбирался на безопасное место.

Дальше — новые впечатления. В укромном месте парка можно было встретить небольшой холмик, на котором стояла «черная пирамида с белыми на ней надписями, имеющая вид некоторого надгробия». И вот посетитель уже оборачивался романтиком, предающимся размышлениям о бренности земного бытия и несовершенствах мира.

Разнообразные мотивы и настроения переплетались в сентиментальном парке (мы отметили лишь некоторые из них), но не было и не могло быть, пожалуй, одного — мотива усталости от жизни. Этот мотив появится в следующей эпохе — эпохе романтизма. И она создаст свои парки, со своими образами и символами, хотя и очень немногочисленные; усадебное строительство в начале XIX века резко пошло на убыль. Но к тому времени, когда сентиментализм уступит место романтизму, старые усадебные парки разрастутся, а кое-где и вовсе зарастут. Недолговечная парковая архитектура разрушится. Романтики почти ничего не добавят к ним «от себя». Однако в парках установится иной «градус общения» и взаимодействия с натурой, и здесь уже не будет места шутке и веселью.

Богородицкий парк не избежал общей участи и в XIX веке приобрел вполне романтический вид. Легкость такого превращения вполне понятна и естественна. Она явилась благодаря той общей основе, общему стремлению «узнать премудрость, благость и красоту натуры. узнать, любить ее и быть счастливее», по словам Карамзина, что было свойственно и сентиментализму, и романтизму.

Поэтическое чувство природы стало великим открытием сентиментализма, тем главным духовным усилием, которое и впоследствии не изжило себя, не пропало даром. Замечательно и то, что создатель богородицкого парка, быть может, сделал это открытие одним из первых в России. Вот как он выразил это: «В самых тех (натуральных вещах. — Ф. Р .), в которых мы прежде никакой красоты не находили, приметим мы уже красоту, и красоту неописанную. Яхонтовый, например, свод неба, многоразличные великолепные и переменные виды, и мраморная пестрота облаков, а особливо при восхождении и захождении солнца… пестрота и многоразличность колеров на поверхности земной, разные зелени на древах и произрастаниях, вблизи и вдали находящихся, вид вод ближних и дальних, разнообразность в видах земель и каменьев, также вид, фигура и расположение каждого произрастания, равно как животных, обитаемых в воздухе и на земли, и другие тому подобные бесчисленные вещи могут составлять предметы, могущие в восхищение приводить наше зрение, как скоро приучим мы себя смотреть на них так, как бы то в первый раз от роду было.)

Поэтичность в высшей степени свойственна паркам сентиментализма, недаром сам Болотов определял стиль этих парков как «натуральный». В парках такого рода удивительно полно раскрывалась красота русской природы, каждого неповторимого уголка «натуры». И посетитель не только разыгрывал парковые сцены, следуя общему художественно-эмоциональному сюжету, но и всматривался в природу, отзывался на ее красоты тончайшими чувствами своего сердца.

Главным убеждением Болтова как теоретика паркового искусства было, что устроитель парка «не должен отважиться ни одного шага ступить, не посоветовавшись наперед с натурой». Пафос деятельности Болотова-паркостроителя не в переделывании природы, а в сотрудничестве с ней. Не случайно поэтому Болотов стал противником регулярных стриженых парков французского классицизма, считая их непригодными для усадьбы средней полосы России. Критически относился он и к нередкому в ту пору подражанию английским садам в стиле рококо, являясь горячим поборником создания парков своего, русского типа. «Не было нимало постыдно для нас то, — писал Болотов в 1786 году, вскоре после окончания работ над богородицким парком, — когда б были у нас сады ни английские, ни французские, а наши собственные и изобретенные самими нами, и когда бы мы называть их стали российскими».

Богородицкий парк стал первым таким «российским садом». Лишь оценив сначала глазом художника особенности и возможности естественного ландшафта, Болотов приступал к очередным работам. «При помощи нескольких драниц, — объяснял он, — соломенных веревок, воображения и перьев обкладывал и обводил я все места, которые должны засажены быть лесом; а затем смотрел и воображал себе уже выросшим на том месте лес, и судил — хорошо (ли) будет и в нужде, где что прибавить или переменить и так далее».

Это совсем новый род искусства, — так оценивали современники богородицкий парк. И это не было преувеличением. Творческий метод Болотова для того времени и в самом деле был новым, хотя и не являлся открытием. Болотов не задумывал воплотить в натуре некую отвлеченную картину — пейзаж в духе Клода Лоррена или Сальватора Розы, как поступали все западные паркостроители. Подобно творцу Античности и Средневековья, он прежде сам изучал ландшафт, натуру. Его парк рождался непосредственно в природе как живой отклик на эту реальность, а не отстраненное противопоставление ей.

«Все дело только в том и состоит, чтоб мало-помалу приучать себя на все смотреть иными, и так сказать, мысленными глазами, и о всех видимых и невидимых, вещественных в свете вещах отведывать чинить размышления и рассуждения…обращая оные так, чтобы они могли производить нам духовное увеселение». Эта мысль привела Болотова к открытию красоты русской природы, открытию, составляющему суть идеи российского сада.