Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

Мало сказать, что в последней четверти восемнадцатого века сады и парки в России были широко популярны, — увлечение строительством усадебных парков в ту пору стало подлинной страстью. Парк был предметом особой гордости. Желание сделать лучше, чем у соседа, удивить гостей новой парковой затеей заставляло владельцев усадеб регулярно следить за литературой по садоводству, которой в то время было уже немало. Но едва ли не самым доступным источником садоводческих знаний являлось еженедельное приложение к газете «Московские ведомости» — журнал «Экономический магазин». Сегодня может показаться невероятным, что один человек — а им был именно Андрей Болотов — мог в течение девяти лет, с 1780 по 1789 год, быть одновременно и автором, и редактором еженедельного журнала! Регулярно появлялись статьи по истории садов, садоустройству и декоративному садоводству, содержащие множество практических и теоретических советов. Практическая их проверка осуществлялась именно в Богородицке, где он постоянно жил в период издания журнала. Отсюда идеи Болотова-паркостроителя расходились по всей России и сразу становились общим достоянием.

Пришло время рядом с именами Матвея Казакова, Василия Баженова, Ивана Старова, Федора Рокотова, Дмитрия Левицкого, словом, всех тех художников, которые своим творчеством способствовали расцвету русского искусства эпохи Просвещения, поставить и имя творца русского парка Андрея Болотова.

Как теоретик и практик садоводства он прекрасно знал, какое глубокое воздействие оказывает это искусство на человека. В своем сочинении «Дет ская Философия», которое он писал долго, любовно и тщательно, все нравоучительные беседы добродетельной и просвещенной госпожи Ц** со своими детьми Феоною и Клеоном происходят в парке. И каждый раз, прежде чем начать их диалог, автор обстоятельно и поэтично скажет: «Вот смотрите, какой тихий теплый и благорастворенный воздух! Какая тишина, какое от дерев благоуханье, как хорошо поют птицы…»

И современники прекрасно понимали его. Для них парк был уже необходимым условием достойного человеческого существования. «Созерцайте природу и наслаждайтесь ее красотами, — призывал Н. Карамзин, — познавайте свое сердце, свою душу; действуйте всеми силами, творческою рукою вам данными.»

Столь высокое назначение парка, установившееся в культуре XVIII века, было прямым следствием мировоззрения времени, общего тогдашнего убеждения, что основой всего в человеке являются чувства. Человек чувствует прежде, чем мыслит, утверждал «Женевский гражданин» Руссо, предлагая строить педагогику на воспитании чувств. И парк, естественно, являлся лучшей школой, подлинным поэтическим училищем нравов. Лишь там «искусства и науки, показывая нам красоты величественной натуры, возвышают душу; делают ее чувствительнее и нежнее, обогащают сердце наслаждениями и возбуждают в нем любовь к порядку, к гармонии, к добру, следственно, ненависть к беспорядку, разногласию и порокам, которые расстраивают прекрасную связь общежития.»

Сентиментализм взялся за благородную задачу: совершенствуя природу человека, обрести общественную гармонию. И одной из причин тому была идеализация, к которой он имел склонность. Сентименталист, постоянно пребывающий в мире, созданном его воображением, оказался неспособным к реальным усилиям. Столкновение с реальностью пугало, порождало разочарование.

Есть выражение «художник думает кистью». Болотов думал палитрой природы: деревьями, цветами, ландшафтом. В богородицком парке, любимом его детище, запечатлел он открывшуюся ему тайну гармонии и в нем же с пронзительной силой выразил свое время. А потому и в душе каждого, кто сегодня увидит этот памятник, войдет в мир прошлого, задумается, вспомнит, способен пробудить высокое, внушить гордость за человека.

«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 12/1986

Скромность — приятное качество: оно привлекает к человеку сердца его современников. Но оно же и чрезвычайно осложняет для потомков изучение личности того, кто при жизни деликатно отступал в тень и чьи деяния подписаны другими именами. Для историка же скромник — сущее мучение.

Иван Иванович Шувалов — сооснователь Московского университета, друг Ломоносова, создатель Академии художеств, покровитель и меценат… Правда, сразу приходится уточнять: то, что сооснователь, только сейчас толком признали (и памятник наконец поставили); то, что друг Ломоносова, боюсь, воспринимается как фигура речи, а нужно понимать буквально (при том еще, что у Михайлы Васильевича после гибели Рихмана больше, кроме Шувалова, не было друзей); ну, а всякие там художники, писатели, актеры. — кто им только не покровительствовал! Еще штрих к картине, прямо из современного учебника: «находясь в опале и путешествуя по Европе, граф Шувалов в Ферне посетил Вольтера». А потом вернулся после путешествия в Россию, и Екатерина Вторая тут же произвела его в обер-камергеры.

Кто пишет у нас учебники?!

Граф Шувалов действительно посетил в Ферне Вольтера… во время своего свадебного путешествия. Было графу чуть за двадцать и звали его Андрей Петрович. Тоже интересная личность, сын графа Петра Ивановича Шувалова, фактического министра внутренних дел при Елизавете Петровне, изобретателя знаменитого «единорога». А еще был граф Александр Иванович Шувалов, брат Петра, «великий инквизитор».

Ну, а тот, что из опалы сразу угодил в обер-камергеры, — вот это наш, Иван Иванович. Скромник. Не граф.

Почему я это подчеркиваю? Потому, что уважаю желание, точнее сказать, нежелание, категорический отказ самого Ивана Ивановича принять «сию честь великую» поочередно от двух императриц. Родственница Вольтера, жившая с ним в Ферне и принимавшая в качестве хозяйки Ивана Ивановича, который также посещал великого философа (немного позже своего молодого родственника), записала в дневнике объяснение, данное ей по этому поводу Шуваловым:

«В тени великого кузена моего графа Петра Ивановича, положившего здоровье и самое жизнь служению государыне моей. мои заслуги столь мизерны, что не должны мы равно вознаграждены быть титулованьем…»

Шувалов о себе говорил, что всегда получал удовольствие от всего, что он делал, и по его логике — за что же тут «титуловать»?!

По поводу опалы Ивана Ивановича тоже следует кое-что прояснить. И вся история с его отъездом за границу после воцарения Екатерины подтверждает пошлую поговорку о том, что «дыма без огня не бывает». Под «дымом» я подразумеваю так называемую «княжну Тараканову», якобы дочь Елизаветы Петровны не то — от Разумовского, не то — от Шувалова. История темная и, судя по тому, что все документальные источники исчерпаны, таковой и останется. Есть, правда, одно косвенное свидетельство врача Лестока о том, что Елизавета Петровна, в ранней молодости избавившись от ребенка, с тех пор не могла иметь детей. Так или иначе, но у самого Ивана Ивановича действительно была дочь по имени Елизавета, только не от императрицы, а от Марии Нарышкиной, сестры знаменитого придворного острослова Льва Нарышкина, друга детства Ивана Ивановича. Он был с нею помолвлен еще до того поворотного момента, когда императрица, что называется, «положила глаз» на красавца камер-пажа. Тогда Елизавета сразу произвела Шувалова в камер-юнкеры, а Нарышкину срочно выдала замуж. Однако Мария и Иван все же успели, как раньше говорили, «сладиться», и Маша родила дочь. Жестокосердная в любви, Елизавета ребенка у матери отняла и отдала отцу: Иван Иванович сам воспитывал свою Лизу. А Маша вскоре умерла от скоротечной чахотки. Будучи тогда еще очень молодым, Иван Иванович только с годами начал ощущать глубокую вину перед своей бывшей невестой (об этом остались свидетельства в его письмах, например, к сестре Прасковье Ивановне Голицыной и другу Ивану Чернышеву). Кстати, похоже, именно из-за этой своей вины Шувалов уже после возвращения из-за границы способствовал тому, чтобы сын Павла Петровича от Софьи Ушаковой — Семен Павлович Великий, — которого на этот раз другая императрица, Екатерина, не желала отдавать матери, был той все-таки отдан. Но тут уже своя история. Что же касается дочери Шувалова Елизаветы, то как раз она и послужила, возможно, главной причиной отъезда Шувалова из России. Как писала Екатерина Вторая подруге своей матери графине Бьелке, Шувалов стремился увезти подросшую девочку «прочь от наших смут» (письмо от 11 ноября 1763 года).