Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

Для России это было время пугачевского восстания. Новиков никогда революционером не был. Но свое восстание в душе имел. В 1777 году оно привело его в масонскую ложу.

Не думаю, что из Новикова вышел рьяный масон. Как и для вернувшегося в Россию друга и покровителя его Ивана Ивановича Шувалова, масонство Новикова не отвратило его от мира, от дела. «Вера без дел мертва есть» — это не только наставленье Новикова молодежи («О воспитании и наставлении детей»), но и его собственное кредо.

Конечно, отдавая дань масонским поискам, в новом журнале «Утренний свет» и других изданиях Новиков пишет и о добродетелях, и о нравственности и о «воспитании человечества в людях» и прочее, но как-то вяло. Морализирует, наставляет, призывает «совершенствовать добродетель, разум и волю», но без запала. Не «выстреливают» эти его писания. Возможно, это объясняется еще и тем, что многие из них анонимны и принадлежат вовсе не Новикову, а другим авторам. Потому что сам, реализовавшись как профессионал, Новиков помогал реализоваться коллегам, давал шанс пусть менее талантливым, но имеющим право на попытку.

Он и в этом стал в России первым.

А свое масонство Новиков сумел использовать очень продуктивно: к примеру, братья регулярно вносили внушительные суммы на книгоиздательское дело. Новиков создал Типографскую компанию, которая при его замечательных организаторских способностях выпускала к началу 1790-х годов больше трети (!) всех книг на русском языке. Деньги богатых братьев-розенкрейцеров шли на Учительскую семинарию для профессиональной подготовки учителей гимназий, на больницу, на аптеку, на Студенческое общество, на Переводческую семинарию.

И во всем этом Екатерина ощущала какое-то сопротивление себе, своим порядкам; от всего веяло на нее смутой в умах, недовольством, неповиновением.

Деятельность Новикова приобрела такой размах и так мощно воздействовала на российское просвещение и на все образованное общество в целом, что Екатерина, прежде лишь ядовито высказывавшаяся о масонах и их «странных книгах», зимой 1885 года впервые предприняла конкретные действия. Московскому прокурору А. Тейльсу было велено учинить обыск в типографиях Новикова на предмет изъятия этих самых «странных книг». Императрица вызвала к себе московского архиепископа Платона (бывшего, кстати, духовником наследника престола Павла) и пожелала, чтобы тот «освидетельствовал» все издания, а самого журналиста и книгоиздателя «испытал» в законе божьем.

Духовно свободный интеллектуал, друживший с самыми известными масонами своего времени, московский митрополит Платон (Левшин) «отписался» от этого поручения: («Молю всещедрого бога, чтобы… во всем мире были христиане таковые, как Новиков»).

Это было «первое предупреждение» Новикову от власти. Императрица давала понять, что второго не будет. Помимо острастки, она материально наказала журналиста изъятием литературы и запретом на издание книг. А когда в 1788 году истек срок аренды университетской типографии, государыня велела московскому главнокомандующему Еропкину больше типографии Новикову в аренду не отдавать.

Кто-то из сановников Екатерины как-то в шутку назвал Новикова «министром российского просвещения». Представляю себе, как поморщилась императрица!

От сопливого борзописца, тыкавшего ей в нос ее года (женщине-то!), обвинявшего в плохом знании русского (а она этим знанием гордилась), советовавшего «полечиться» от злобы и желчи (нагле-ец!), Новиков прошел путь до таких высот и в глазах ее же приближенных!

Екатерина понимала, что упустила время: в России Новиков был уже слишком известен. И она предприняла попытку отвратить от него как можно больше тех, кто был с ним дружен: Шувалова, Чернышева, Елагина, молодых Воронцовых и Куракиных. На Александра и Алексея Куракиных (близких друзей наследника Павла) она прикрикнула в том смысле, чтоб не смели ездить к этому «неудобоносимому» человеку! Но братья и Павел Петрович продолжали с Новиковым общаться, как донесли государыне, посредством писем.

Екатерина умела учиться на собственных ошибках. Когда в 1790 году вышло «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева, императрица не колебалась ни минуты. Автора в Сибирь, книгу уничтожить.

«Путешествие…», безусловно, вещь сильная. Но не настолько уж она выделяется на общем фоне тогдашней дворянской критики ужасов крепостничества! В сознании общества уже была пробита эта колея сочувствия «русским рабам» — пробита Новиковым. «Копии с отписок» крестьянских и «Копии с помещичьего указа» по крестьянам давались сухим языком документа; цифры били читателя по нервам сильнее живых описаний.

И дело не столько в книге Радищева, сколько в самом авторе! Екатерина ясно увидела в начинающем журналисте то, что «проморгала» в молодом Новикове — талантливое перо и уязвленную несправедливостями душу. Нет, второго Новикова она бы уже не потерпела!

Да и первого больше терпеть не собиралась. Приняв решение «закрыть» Новикова в Шлиссельбург, она так торопила нового московского главнокомандующего Прозоровского, что тот даже повода для ареста толком не измыслил. Новикову вменили в вину хранение какой-то старооборядческой книги, напечатанной в неизвестной типографии. Любопытно, что доставляли Новикова в крепость тайком, окружными путями, как говорилось в приказе, «дабы оное скрыть от сотоварищей». И заперли там, как предполагала Екатерина, на 15 лет.

Через четыре года император Павел его освободил. Новиков раздал долги и уехал в подмосковное имение.

В начале царствования Александра его навестил Сперанский. Подробности разговора неизвестны. Сделаю предположение, что новый император не возражал против возвращения Новикова к издательской деятельности. Но Новиков из своего имения так ни разу и не выехал. Видимо, этот род занятий его больше не вдохновлял.

А возвращение в журналистику?

В этом воля царя не имела значения. Увы, выбитый из общественной жизни на четыре переломных для России года, Новиков-журналист уже не мог «восстановиться».

В заключение приведу слова, сказанные Новиковым Павлу Первому на его упрек, а где же ему, государю, взять непорочных-то начальников?

«Человека дурного не выправишь, то верно, но долгом своим всегда почитал я другим указать на отражение сего звериного лика, дабы другие, на смену идущие, себя в будущем таковыми не лицезрели. Человеком и во власти надобно НАУЧАТЬ быть».

Таким видел свой первый долг перед Россией первый ее журналист Николай Иванович Новиков.

«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 7/2013