Александр Мещеряков - История древней Японии

Постоянный эпитет продолжает «работать» и в прозаическом тексте, когда тот описывает ритуально отмеченную ситуацию. Содержащие в себе очень древние пласты представлений средневековые сочинения «Ко:тай дзингу: гисикитё:» и «Яматохимэ-но микото сэйки» («Истинные записи о принцессе Яматохимэ») повествуют о перенесении храма Аматэрасу из Ямато в Исэ, осуществленное дочерью государя Суйнин по имени Яматохимэ. Во время своего путешествия она спрашивает местную знать о названии земель, и каждый раз получает ответ, содержащий в себе название земли с эпитетом, совпадающим с макура-котоба , известными нам из поэтической традиции. После открытия названия земли их правители преподносят принцессе «храмы и дома» (свои владения), т. е. открытие имеющего сакральный смысл топонима приравнивается к акту дарения, признанию своей зависимости от правящего рода.

«Подключение» магических потенций божества с помощью называния его в топонимическом коде было призвано обеспечить установление гармонических отношений в макрокосме. В связи с этим особое значение имеет другой традиционный прием раннеяпонской поэзии — ута-макура (топоним-зачин, как определяет этот термин И.А. Боронина), буквально означающий «изголовье песни» (т. е. ее основу, то, на чем она покоится). Этот прием был чрезвычайно распространен в японской классической поэзии (в том числе и в «Манъё:сю:»), а в средневековье ему было посвящено немало поэтологических трактатов. Эти трактаты в своей «классической» форме представляли собой некоторый каталог, где каждому топониму соответствует некоторое определение (число таких пар составляет более двух тысяч, что само по себе может служить доказательством как развитости местной поэтической традиции, так и глубины проработки реальных ландшафтов).

«Изголовье песни» представляет собой топоним, стоящий в начале стихотворения в определительной позиции, указывая как на имя нарицательное (растения, травы, продукция данной местности, луна, остров, снег и т. д.), так и на имя собственное (обычно — другой топоним), и почти никогда не имеющий непосредственного отношения к той новой, приращиваемой, собственно лирической, информации, которую сообщает автор. Например, топоним Хикэта служит определением по отношению к «молодым каштанам»:77

Если бы в стихотворении шла речь не о любви, а о чем-нибудь другом (скажем, об отгрузке свежесобранного урожая), то все равно в Хикэта продолжали бы расти те же самые каштаны!

Таким образом, ута-макура служит репрезентацией некоторого «вмещающего» в себя все стихотворение ландшафта, а через него (точно так же, как и в случае с макура-котоба ) — и местного божества, с которым были связаны локальные мифы, предания, ритуалы.

При этом обращает на себя внимание, что японская поэзия, как правило, избегает прямого называния имен божеств. Это было, безусловно, вызвано запретами, налагаемыми на их произнесение в определенных ситуациях. А потому и обращение к божествам могло носить опосредованный характер. Устойчивым приемом преодоления запрета стало использование топонимического кода — топоним выступает заместителем теонима. Поскольку население Японии отличалось высокой степенью оседлости, то сама связь между топонимом (повторим — заместителем теонима) и населением конкретной местности имела особенно прочный характер. Рождение в данной местности означало приобретение покровительства местного божества, и этого было достаточно, чтобы претендовать на владение ею (т. е. связь человека с божеством имеет взаимообусловленный характер). В «Нихон сёки» говорится: «Уезд Кадзураки — то место, откуда я происхожу, и наше имя происходит от названия этого уезда. А посему прошу пожаловать мне этот уезд навсегда, дабы он стал моим владением». Недаром поэтому столько японских фамилий происходят от топонимов. Причем связь эта настолько прочна, что в древности и средневековье зачастую невозможно разделить — где топоним совпадает с названием рода (клана, фамилией), а где он является простой отсылкой к месту рождения («Маро из местности N»). И в этой фамилии (топониме-теониме) заключена чрезвычайно значимая для культуры информация о мифо-историческом (квазиисторическом) прошлом.

В отличие от светской поэзии, в поэтических ритуальных текстах-молитвословиях ( норито ), зафиксированных в «Энгисики», имя божества предавалось оглашению (разумеется, не каждодневному). Но и здесь мы наблюдаем прочную связь между теонимом и топонимом — достаточно часто они не могут употребляться по отдельности, ибо взаимно атрибутируют друг друга:

В норито зафиксировано также много случаев совпадения теонима и топонима, т. е. божества называются по месту их обитания. При этом простое перечисление их имен (разумеется, с соблюдением определенных правил) служит гарантией исполнимости задуманного.

Наименее многочисленную группу составляют в норито божества, названные по закрепляемой ими функции. Однако и здесь определение божества происходит через топонимический код: Тацута-но кадзэ-но ками(божества остра из Тацута).

Многие действия правящей элиты раннеяпонского государства становятся понятны только исходя из вышеописанной системы ценностей.

Как уже говорилось, ранние правители Японии (Ямато) назывались обычно по местоположению своего дворца. До конца VII в. каждый новый правитель селился в новом дворце. Поскольку непременным предикатом божества является топоним, то легитимизация правителя происходила, в частности, через строительство нового дворца в новом месте. Исходя из изложенного, можно с большой степенью вероятности утверждать, что это было вызвано желанием перенести на правителя магическую силу божества-покровителя той местности, где находился дворец.