Николь Лоро - Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Очевидно, что из этого первоотрицания следуют и другие: таково отрицание ненависти, самόй формы отношения между людьми в stásis , которую упоминают лишь для того, чтобы тут же подвергнуть отрицанию; в таких случаях могут сказать: «ведь не из‐за своей порочности или ненависти [ ekhthrá ] подняли они друг на друга руку, но из‐за несчастной судьбы [ dystykhía ]» – или, как будто эхо предыдущего: «они не меньше стыдились своих несчастий [ symphoraí ], чем гневались на врагов» [ toīs ekhthroīs orgizómenoi ] [176] Платон. Менексен, 244а. Пер. С. Я. Штейнман-Топштейн с изм.; Лисий. Надгробное слово, 62. Пер. С. И. Соболевского с изм. О philótēs («дружбе») как простом и чистом «отрицании ненависти» см.: Glotz G. La solidarité de la famille dans le droit criminel en Grèce. P. 141. .

Именно здесь в игру вступает греческая стратегия в отношении памяти как гнева [177] См.: Loraux N. Les mères en deuil. Paris: Le Seuil, 1990. P. 67–85. , той ужасающей памяти, само имя которой ( mēnis ) не произносится без предосторожностей, ведь речь идет о словах, которые ранят или убивают [178] Ср.: Watkins C. À propos de «Mēnis». . Как эпический гнев Ахиллеса, так и злопамятность одних граждан в отношении других после гражданской войны грозят одной и той же опасностью, столь же пугающей, что и действия тех демонов, которых называют «неумолимыми карателями» и «незабывающими мстителями за пролитую кровь» ( alástōres ), поскольку они – как объясняет Плутарх – неотступно следуют за памятью о некоторых давних и незабываемых преступлениях ( alēstōn или в гомеровском греческом alástōn ) [179] Плутарх. О падении оракулов, 418b – c. . Отсюда следует императив отринуть эту память посредством акта отречения: «Гнев свой теперь на тебя прекращаю», – скажет в конце концов Ахиллес [180] Гомер. Илиада, XIX, 67. Пер. В. В. Вересаева. Paúō khólon [прекращаю гнев], что ахейцы сразу же однозначно интерпретируют как mēnin apeipeīn , как языковой акт, состоящий в от-речении, от-сказывании гнева. См. выше главу I. – и Ахиллес присутствует в каждой греческой памяти, где его великий героический гнев служит образцом для любого коллективного злопамятства. Вторя ему, город провозглашает «запрет припоминать злосчастья». И тогда каждый гражданин, в свою очередь, должен будет дать клятву «я не буду припоминать злосчастья» – то есть прошлое, если опять воспользоваться словами Ахиллеса, обращающегося к Агамемнону: «То, что случилось, оставим, однако, как ни было б горько» [181] Там же. XIX, 65. . Официально exit память. Но мы уже начинаем догадываться, что такое забвение, каким бы просчитанным оно ни было, оставляет за собой следы.

Моя гипотеза состоит в том, что – за всеми этими забвениями, всеми отвержениями – забыть или отвергнуть необходимо саму соприродность stásis греческому политическому. Тогда забвение прошлого оказывается в случае каждой гражданской амнистии повторением одного очень древнего забвения: забвения того времени – если оно вообще имело место – когда, встарь, конфликт управлял жизнью в сообществе. Конечно, если только это время начала, когда удел человеческий определялся для смертных стихией конфликта [182] Здесь я присоединяюсь к тому, что говорится в главах XI («Об уделе человеческом и конфликте») и XIX («Еще раз об уделе человеческом и конфликте») в: Nagy G. The Best of Achaeans. , не было всегда только мифом – мифом происхождения политического, основывающим и в то же время беспрестанно скрываемым заново. В обоих случаях – первозабвения или мифа об основании, который необходимо постоянно отбрасывать в безвозвратно минувшее, чтобы надежнее спасти настоящее, – мне необходимо раскопать (скажу ли: эксгумировать?) вытесненное, чьим содержанием окажется иная мысль о stásis : если бы этой мысли позволили выразиться, она бы высказалась в суждении похвалы: stásis и в самом деле оказалась бы чем-то вроде цемента сообщества. Короче говоря, мне придется конструировать – в том смысле, в котором Фрейд говорит о «работе над конструкцией или, если привычнее слышать, над реконструкцией» [183] См.: Фрейд З. Конструкции в анализе / Пер. А. М. Боковикова // Собрание сочинений в 10 т. Дополнительный том: Сочинения по технике лечения. М.: Фирма СТД, 2008. С. 397. . Конструировать сценарий, где ненависть была бы старше любви [184] Как это и происходит во «Влечениях и их судьбах»: Фрейд З. Влечения и их судьбы / Пер. А. М. Боковикова // Т. 3: Психология бессознательного. С. 108–109. О «любви убивать» на войне см.: Loraux N. L’ Iliade moins les héros // L’ inactuel. 1994. № 1. P. 29–48. , а забвение ценилось бы лишь по мерилу невыразимого наслаждения, доставляемого незабывающим гневом.

Но, возможно, такой конструкции по самой ее природе суждено навсегда остаться проектом – потому что, сталкиваясь со слишком совершенным стиранием, это предприятие оказывается без средств для своей реализации, и еще потому, что есть сюжеты, за которые историк, охотно привечающий те или иные консенсусные представления (никогда не высказываемые, от чего еще более властные), просто-напросто никогда не станет браться, если только не возьмет на себя несмываемую вину преступающего запрет. Предупреждение всем смельчакам: нельзя безнаказанно работать наперекор аффектам, подпитывающим то или иное интеллектуальное движение – которое принято называть «дисциплиной», – особенно такое кодифицированное, как практика историков. И на каждом шагу закрадываются неуверенность или подозрения. Небезосновательные, разумеется: ибо такое выявление динамики конфликта – менее убедительное, чем археологические операции, подкрепленные достоверностью своей позитивной цели, но также лишенное обмена, пускай и неравного, между аналитиком и анализантом, в котором конструкции анализа находят свою опору, – должно учитывать сопротивление историка, как личное, так и институциональное – и последнее далеко не всегда слабее первого, – а также постоянно возрождающееся сомнение, потому что идешь против течения [185] Поэтому, чтобы позволить себе «подчеркивать момент сомнения» ( Фрейд З. Человек Моисей и монотеистическая религия. С. 481), необходим весь интеллектуальный «героизм» Фрейда. См. комментарии Мари Московичи: Freud S. L’ homme Moïse et la réligion monothéiste / Trad. C. Heim. Préface M. Moscovici. Paris: Gallimard, 1986. P. 39, а также: Loraux N. L’ homme Moïse et l’ audace d’ être historien // Le cheval de Troi. 1991. № 3. P. 83–98. , заранее предчувствуя, что все вполне может закончиться безрезультатно.

И поскольку необходимо перехитрить свои собственные теоретические инвестиции, а также для того, чтобы предложить для рефлексии несколько более точно очерченных и безопасных мест, где история и психоанализ могли бы вести приграничный диалог без излишней подозрительности, размечая собственные зоны влияния, я ограничусь двумя примерами, представляющими собой как бы симптомы того, как функционирует греческое политическое в режиме вытеснения конфликта. Итак, я буду говорить об одном забвении и одном ретроактивном аннулировании [186] Фр. annulation . Слово служит французским переводом фрейдовского термина Ungeschehenmachen , букв. «делание-небывшим, делание-неслучившимся». Это невротический процесс, «магическим» образом стремящийся сделать небывшим реальное прошлое событие; в психоаналитическом словаре Лапланша и Понталиса термин уточняется прилагательным rétroactive ; в пер. А. М. Боковикова Ungeschehenmachen – «отмена», см.: Фрейд З. Торможение, симптом, тревога / Пер. А. М. Боковикова // Собрание сочинений в 10 т. Т. 6: Истерия и страх. М.: Фирма СТД, 2008. С. 263. – Примеч. пер. . Забвение будет прогрессирующим забвением одного политического убийства – ибо историк, если он хочет поймать греческую память прямо за работой вытеснения, должен научиться работать с белыми пятнами истории, чтобы суметь зацепиться за те темные моменты, когда дороги мертвых начинают путаться, а имена погружаются в анонимность (как мы увидим, «бедное» [187] Бедное историей и, однако, весьма нагруженное смыслом, поскольку ephiáltēs означает «кошмар» в обличье демона – и хорошо засвидетельствованная античная этимология связывает его с ephállomai , «наброситься на кого-то» (DÉLG, s. v.); имя, данное тому, кто «пойдет на приступ Ареопага», является также именем предателя при Фермопилах и одного гиганта. имя будет именем жертвы, Эфиальта, убитого в 461 году до нашей эры). Аннулирование, в свою очередь, нацелено на слово, принципиально важное для греческой политической рефлексии, ведь оно входит как составная часть в само имя демократии, но при этом остается сущностно двусмысленным: krátos .