Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

В представлении Запада Великий Могол стоит — или, вернее, стоял, так как мало-помалу он начинает приходить в забвение — вместе с Великим Турком константинопольским и ставшим уже отчасти мифическим халифом Багдадским, как третье лицо союза, являющегося воплощением сказочного восточного величия и пышности. Если добрый бюргер прошлого столетия воображал себе с внутренней дрожью Великого Турка в виде свирепо сверкавшего глазами, очень гневного и страшного изверга с кривой саблей на боку, зеленым шелковым шнурком в кармане и тысячью прекрасных и очень несчастных христианок-невольниц в гареме, который стерегут негры с оскаленными зубами, то Великий Могол был ему симпатичен, как дородный пожилой господин, который сидит в приятном покое на золотом троне, ни в чем себе не отказывая, и коротает время, играя бриллиантами величиной с куриное яйцо.

«Ты сидишь точно Великий Могол», — приходилось слышать в моей молодости, если за столом или вообще расположишься более величаво, чем это кажется подходящим. Классический пример преходимости земного величия: потому что, хотя с начала прошлого столетия от Великого Могола не осталось почти ничего, кроме пустого блеска, и скоро исчезла даже тень прежнего могущества, то все же в продолжение почти двухсот лет он был неограниченным владыкой большей половины Индии, то есть одним из могущественнейших царей мира. Значит, не было пустой хвастливостью, если Бабур и его потомки придавали цену тому, чтобы называться монголами, как потомки Тимура, а вследствие официальной генеалогии последнего, тоже и Чингисхана. Слово «могол» есть, следовательно, не что иное, как слегка измененное правописание имени известного у нас как «монгол»; этим словом, соответственно обстоятельствам, скоро стали называть во всей Индии всех тех, кто пришел из-за Инда с «великим монголом», с новым царем Бабуром и его родом, будь то монголы, или джагатайцы, или персы. Величие вновь ожившего рода грозного завоевателя мира особенно выступило в трех выдающихся личностях: Бабуре, который основал царство индийских монголов, Акбаре, которому оно обязано своим почти ровно столетним процветанием, и Ауренг-Зебе, который подготовил его падение, — смелый и счастливый полководец, великий правитель и коварный деспот, в котором еще раз проявились главные черты характера его предка Тимура.

В привычки Бабура не входило почить на завоеванных лаврах: к тому же и положение его совсем не позволяло этого. Он сумел воспользоваться междоусобными войнами афганцев, чтобы окончательно уничтожить без того уже расшатанное ими султанство Лодия. Но был и другой вопрос: окажется ли он со своей горстью людей в силах противостоять таким же и сильнейшим бурям? Свойственное ему сдержанное благоразумие, соединенное с отважной решимостью, и в этом случае обеспечило прочность его минутному успеху. Вблизи дело казалось еще опаснее, хотя Агра, официальная столица афганского Индустана, скоро после Дели увидела его в своих стенах как победителя. Остальные города, укрепленные и имевшие в своих стенах войска, приготовились к сопротивлению; командовавшие ими предводители сговорились между собой, выставили своим государем брата Ибрахима, Махмуда, и обменялись посольствами с раджпутом Рана Сайкой, который со своей стороны, может быть, вследствие ранее сделанного уговора с Бабуром, потребовал для себя большую часть правого берега Джумны.

Но и теперь, на счастье Бабура, личная вражда, прихоти и зависть уже давно заглушили у афганцев всякое единодушие. Войска, посланные в Джонпур еще Ибрахимом, одержали под начальством шейха Баязида значительный перевес над тамошними мятежниками, но эти последние выбрали себе из племени лохани нового шаха, по имени Мухаммед, который все еще повелевал всем Бихаром. Теперь между ними и Бабуром находился только Баязид; он счел невозможным союз с Мухаммедом — ему не оставалось, значит, ничего другого, как войти в соглашение с Бабуром. Император принял с распростертыми объятиями его и его приверженцев, пожаловал им большие лены в Джонпуре и Бихаре, которые им стоило только отнять у бунтовщиков, и теперь тыл его был в безопасности. Если не совсем так, то очень похоже на это обстояло дело у предводителей запада; и здесь также Бабур сумел привлечь на свою сторону не одного противника умной смесью благосклонной учтивости и твердости. Одну минуту положение действительно ухудшилось, когда войска Мухаммеда Бихарского снова подступили к Джонпуру; но вспомогательное войско под начальством сына Бабура, Хумаюна, помогло единомышленникам императора с Баязидом во главе снова отбросить их к Бенгалии, и скоро после начала 933 (1527) г. все войска Бабура были собраны вместе в Агре. Сам он в это время также не оставался праздным, а трудился над покорением отдельных мелких княжеств и вооружался к предстоящей трудной борьбе с раджпутом Рана Санкой.

Пока в конце 932 (1526) г. удалось еще взять с помощью хитрости важный Гвалиор; оба поссорившиеся союзника пересылались разными посольствами с обоюдными упреками, причем каждый из них обвинял другого, и, может быть, оба с основанием, в ненадежности и вероломстве, — но как только Хумаюн с подчиненными ему войсками опять прибыл в столицу, Бабур тронулся в поход против Раны. Это было без сравнения опаснейшее предприятие из всех индийских войн, вместе взятых. Не говоря уже о самом старом раджпутском государе, который почти удвоил объем своего государства в беспрестанных распрях с магометанскими царями Дели и Мальвы и при этом получил восемьдесят ран, потерял один глаз и одну руку и стал хромым на одну ногу, благодаря пушечному ядру, не говоря о таком предводителе, 80 тысяч раджпутов, во главе которых он стоял, представляли силу иного рода, чем уже сильно пришедшие в упадок афганцы или смирные индусы страны двух рек. Надежды Бабура основывались, как всегда, на превосходстве военного искусства его и его помощников, особенно на целесообразном употреблении его артиллерии, которой раджпуты не могли противопоставить ничего. Но на этот раз враги не поддались с самого начала на его старую тактику: окопаться со своими пушками на сильной позиции, вблизи неприятельской армии, и дать противнику разбить себе голову об укрепленную таким образом переднюю линию. Рана оставил стоять его на месте, а сам с частью своих войск, доходивших вместе с союзниками, как говорят, до 120 тысяч человек, принялся осаждать крепости, охранявшиеся для императора его афганскими друзьями, а с остальными, которые все еще превышали численностью монголов, наблюдал за движениями последних. Если же Бабур высылал несколько тысяч человек на некоторое расстояние, чтобы со своей стороны побеспокоить врагов, то более сильные массы храбрых раджпутских наездников прогоняли их назад с окровавленными головами — положение было неприятное, и удержать его продолжительное время было невозможно.