Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Акбар, конечно, не был, по нашим понятиям, ученым-философом: его новая религия, «дин-и-илахи» («божественная религия»), была скорее отрицанием мусульманских догматов с пантеистической окраской, чем самостоятельной, логически составленной системой. Формулой ее под влиянием льстецов стало, в конце концов, «Аллах акбар», что представляло первоначально военный клич магометан, прежний ясный смысл которого «Аллах (есть) высочайший» теперь допускал толкование для правоверных, конечно богохульственное: «Аллах (есть) Акбар»; это можно было понимать, смотря по надобности государя или слишком ревностных приближенных, в общепринятом или особом смысле. Бедное магометанское духовенство было в отчаянии; официально они должны были, в конце концов (987 = 1579 г.), уступить свою власть царю после высылки наиболее твердых характером улемов «на паломничество в Мекку», путешествие, для совершения которого из Индии требовалось несколько лет; как при этом чувствовали себя эти люди, легко можно себе представить. Между тем, несмотря на все то полусмешное, полупечальное впечатление, которое производит основание этой «божественной религии», Акбару принадлежит одна великая заслуга. Его религия прерывает исключительное господство магометанства, и, доставляя официальное значение едва прикрытым индийским религиозным мыслям и даже обычаям, она имеет в виду расчистить дорогу равноправности мусульман и индусов, совершенно не магометанской, но истинно человечной. Здесь религиозные идеи императора совпадали с политическими. Такой умный человек не мог думать, что столь небольшое меньшинство, как господствующие магометане, могло на продолжительное время удержать верх над подавляющим их большинством индусов. Таким образом, он сделал все, чтобы разрешить невозможную задачу примирения между двумя классами людей, из которых один употреблял в пищу свиней, но не коров, а другой коров, но не свиней.

Самым искусным образом довел он дело до того, что ему в супружество отдана была дочь одного из раджпутских князей — которая браком с иноверцем исключалась из своей касты, — а каждого раджпутского предводителя, который соглашался служить в его войске, он осыпал всевозможными почестями и наградами. Его замыслы удались лучше, чем можно было ожидать: значение личности Акбара и хорошо понятая собственная выгода мало-помалу сблизили между собой мусульман и индусов. Как раджпутские всадники, так и турецкие пушкари научились чувствовать себя прежде всего войсками великого императора, со временем установилось между ними если не соглашение, то взаимная терпимость. К этому присоединилось отличное управление, которое при Акбаре было учреждено и строго поддерживалось в провинциях, опять-таки с устранением гнетущих привилегий мусульман. Магометанские, а также новейшие писатели хотят приписать эту заслугу еще Ширшаху, особенно устройство хорошей полиции, справедливого распределения податей, почтового сообщения и т. д.

Как правитель, Акбар не удержался от обычных насилий восточных государей, в частной же жизни, как и во всех вещах, сколько-нибудь касавшихся его личных интересов, он отличался достойной высочайшего уважения добросовестностью. Трогательно следить, как с каждым более смелым шагом, который он делает за пределы магометанского катехизиса, увеличивается его строгость к самому себе, его потребность к простому, даже монашескому образу жизни, как веселые часы в кругу одушевленных друзей должны все больше и больше уступать дням поста и временам непрерывного серьезного созерцания. Дальше его правила — не принуждать индусов и магометан непосредственно к отречению от веры, но привлекать их к новой религии, по его убеждению предпочтительной обоим их верованиям, только дружески или посредством невольного очарования добродушием государственной церкви, — дальше этого правила не дошли и англичане в Индии. Во всяком случае, последствия его мер еще долго действовали смягчающим образом на рознь между мусульманами и необращенными индусами, хотя потомки Акбара немного делали для того, чтобы продолжать царствовать в духе великого императора.

Оба следующих императора, Джехан Гир («Завоеватель мира», 1014–1037 = 1605–1627) и Шах Джехан («Царь мира», 1037–1068 = 1628–1658), были «великими моголами» в обыкновенном смысле слова, однако с дополнением восточной похотливости и жестокости. Уже при переменах царствований, которые привели их к правлению, не было недостатка в кровавых сценах, и уже когда умер Джехан Гир, ясно было видно, как снова ожила старая вражда между раджпутами и мусульманами. Нур-и-Махалль, «Свет гарема», любимая жена Джехана Гира, которая является в таком привлекательном свете, как героиня прелестной поэмы Мура «Лалла Рук», на самом деле была чрезвычайно злая и притом необразованная интриганка — сообразно этому можно представить себе и всю обстановку приблизительно в реальном виде. Шах Джехан имеет по крайней мере одну заслугу: он возводил постройки так же усердно, как до него Акбар, и если в менее выдержанном стиле, то с несравненной грацией; гробница любимой жены, которая была воздвигнута по его приказанию в Агре, Тадж-и-Махалль («Венец гарема»), осталась хотя не самым прекрасным, но самым грациозным зданием во всей Индии.

Только с Ауренг-Зебом («Краса трона») (1068–1118 = 1658–1707) вступил на трон снова человек с характером, но долгое царствование его, к сожалению, было очень злополучно. Он начал его свержением с престола своего отца и убийством двух братьев, тоже, может быть, не лучших, чем он сам, которые стояли на его дороге. А продолжал в духе узкого фанатизма, который устранял даже последние следы благотворной терпимости Акбара, как отвратительную ересь. Этот человек имел неприятное сходство с Людовиком XI, только переделанным на магометанский лад, то есть он был не более благочестив или жесток, но благодаря своему благочестию более ограничен в понимании настоящих интересов своего дома. Возможно, что он верил в способность своих мусульманских подданных проявить всесокрушающий фанатизм против индусов Южной Индии и против европейцев, постоянно пытавшихся проникнуть в Индию. Расчет его был неверен. Одного действительно успел достигнуть страшный деспот: ополчением всех сил своего большого государства, с помощью измены и хитрости, он на время покорил своему скипетру исламские княжества Декана и распространил далеко вглубь языческой Южной Индии ужас мусульманской войны за веру; но с английским гарнизоном Мадраса он заключил уговор, уже самая возможность существования которого была суровой критикой всех действий этого рыцаря веры. С другой стороны, он, который преследовал все индийское, не мог справиться с раджпутами и со становившимися все сильнее в пограничных горах Бомбея и Сурата махаратами, которые не раз кроваво мстили ему за преследование индийских обычаев. К концу своего царствования он даже грубым обманом не мог поддерживать веры в успех распространения ислама в южноиндийских областях или в торжественно возвещенные победы над вновь пробудившимися волнениями на западе. Его сыновья готовились последовать им самим поданному примеру: уничтожить друг друга и силы государства в братской войне. После смерти Ауренг-Зеба, хотя ограниченного, но все-таки энергичного и последовательного тирана, не нашлось больше никого, кто придавал бы значение имени Великого Могола. Сикхи, махараты, афганцы, персы при Надир-шахе могли безнаказанно разрушать пришедшее в упадок и все более распадавшееся государство, потомки завоевателя мира Тимура больше не играли руководящей роли в истории Индии уже задолго до того, как в 1857 (1274) г. англичане стерли последнюю тень прежней империи.