Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Но нет положения опаснее, как быть призванным для властвования над совестью других; до какой степени лицемерного фанатизма выродилось благочестие этого человека, показывает его поведение по одному поводу. У второго преемника Хишама, Абдуррахмана Среднего, была натура в духе госпожи Крюднер, соединявшая похотливость с благочестием. Он находился одинаково под влиянием своей любимой султанши и своего духовника Яхьи. Как-то раз он не мог воздержаться от посещения первой, между тем как, согласно строгому закону, запрещающему вход в гарем во время поста Рамадана, ему следовало иметь дело с последним; но все же, смущенный раскаянием, он предложил этот случай на обсуждение членов своей — по-нашему — консистории. Еще никто не успел высказаться, как Яхья решительно заявил: «Этот грех можно искупить двухмесячным дополнительным постом». Так как в Испании всегда было безопаснее не возражать великому инквизитору, то остальные промолчали; но по окончании заседания они обратились к духовному главе с вопросом: «Почему ты не произнес приговор согласно учению Малика? Ведь имам [387]в подобных случаях допускает в виде искупление вместо поста освобождение раба или насыщение нищего?» Яхья отвечал: «Если бы мы ему открыли этот выход, то он не стеснялся бы грешить каждый день и отпускать на волю раба; поэтому я приговорил его к самому тяжелому покаянию, чтобы впредь не грешил».

Для Хакама I (180–206 = 795–822) такой человек не был подходящим. Этот деятельный правитель был далеко не враждебно настроен по отношению к церкви, но был несравненно менее склонен к аскетизму, чем его отец. Вместо того чтобы, как тот, посещать жилища нуждающихся в помощи бедняков или больных, он ходил на охоту, пил вино и сверх того еще не соглашался признавать все это грехом; но что было ужаснее всего — это то, что он решительно отклонял попытки на самом деле вмешиваться в государственные дела. Духовенство слишком привыкло к своему влиянию, чтобы молчаливо согласиться с этим; оно тотчас стало восстанавливать народ против эмира, прежде всего в самой Кордове, где быстро возросшее население [388]уже тогда благодаря своей численности представляло значительную силу. Нечего говорить, что эти происки сопровождались неизбежным благочестивым закатыванием глаз и забавным чисто иезуитским пронырством. Представьте себе действие, которое должны были иметь слова, произнесенные как бы по долгу службы в виде продолжения общей молитвы за царствующего государя при пятничном богослужении: «О, злодей, упорствующий в неповиновении (Богу), коснеющий в высокомерии, презирающий повеления Аллаха, отрезвись от твоего опьянения, пробудись от твоего греховного сна!» Население Кордовы не приходилось долго возбуждать, чтобы вооружить его против эмира. Несмотря на постоянные мятежи, бывшие при Абдуррахмане I во всех концах его государства, самая Андалузия сравнительно мало пострадала от проходивших по ней по всем направлениям войск, и столица ее скоро пришла в цветущее состояние; благодаря целесообразным мероприятиям умного правителя значительно увеличилось благосостояние, а также уровень образованности жителей, но вместе с этим возросла и страсть к выражению неудовольствия против существующего порядка, которая и без того в больших городах как бы висит в воздухе.

Но в то время как подготовлялись подобные крупные осложнения в столице, борьба Хакама с соперниками о власти и с франками должна была дать большой простор для стремлений областей к обособленности и независимости, чем это было допущено в видах государственного единства. И здесь не арабские феодальные владетели, уже прежде слишком ослабевшие, причиняют затруднение правительству, но сами испанцы; и не случайно местом, где впервые проявляется неповиновение этого коренного слоя общества, является старая столица вестготского государства — Толедо ( Toleitola ). Естественно, что в этом совместном местопребывании светской власти и высшего церковного управления число христиан и настроенных враждебно против арабов было больше, чем где бы то ни было. И даже ренегаты, рядом с которыми число бывших в городе арабов и берберов было ничтожно, держали себя в Толедо по отношению к чужеземным завоевателям так гордо, как нигде в Испании. Когда таким образом силы Хакама были, по-видимому, надолго связаны на юге и на востоке, толедцы, не объявляя прямо своей независимости, захватили во всем существенном управление городом в свои руки. В свободолюбии христиане сходились с ренегатами, но это не мешало последним не допускать и мысли об отступлении от той веры, которую они с таким восторгом приняли, а тем более о переходе на сторону астурийцев или франков. Им удалось без особых затруднений установить нечто вроде республиканского самоуправления и дать обеим сторонам полное удовлетворение до тех пор, пока хватало решимости подчинять религиозные разногласия чувству независимости.

Хакам хорошо знал, что нечего было думать о насильственном одолении Толедо до тех пор, пока не изменятся остальные обстоятельства или же какая-нибудь благоприятная случайность не облегчит ему это дело. Наконец, в 187 (803) г. он окончательно победил последнего из своих мятежных дядей; но вскоре после этого отношения между ним и партией правоверных настолько ухудшились, что ему надо было быть готовым на все. От молитв о его исправлении возбужденный народ скоро перешел к насилиям; уже в 189 (805) г., когда он как-то проезжал верхом по улицам Кордовы, произошло возмущение, причем в него из толпы летели камни, а когда это возмущение было подавлено, то факихи устроили заговор с целью свергнуть его и возвести на престол одного из его двоюродных братьев. Это предприятие не удалось только благодаря необыкновенной преданности к нему этого родственника; многие из виновных были захвачены, и семьдесят два из них, между ними шесть из лучших людей города, были распяты. Другим, правда, удалось бежать, и как раз самым опасным, как, например, Яхье, который пробрался в Толедо, где был встречен с распростертыми объятиями. Пример двух самых больших городов государства придал бодрости беспокойным частям населения в других местах сейчас же, в 190 (806) г. восстали жители Мадрида, большинство которых состояло из берберов и христиан, а пока Хакам, лично поспешивший туда, был еще занят подавлением этих беспорядков, в тылу у него, в Кордове, вспыхнуло новое, на этот раз гораздо более опасное восстание. Правда, эмир поспешно возвратился в столицу, и ему удалось восстановить спокойствие; но спокойствие это не обещало быть продолжительным, пока пример Толедо доказывал, что можно безнаказанно презирать власть правительства. Омейяд, уже в течение десяти лет истощавший свои силы в борьбе со всевозможными мятежниками, решил во что бы то ни стало положить этому конец. По природе он не был склонен к жестокости, но при таких условиях должно было лопнуть самое стойкое терпение. Победить Толедо силой казалось невозможным, ввиду величины и укрепленности этого места и решительности жителей; поэтому Хакам решил употребить хитрость и учинил такую страшную расправу над непокорным городом, какой еще никогда не видала мусульманская Испания.