Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Этот опасный заговор не имел других последствий, кроме печального исхода для его зачинщиков и еще более глубокого унижения почти всей христианской Испании перед этим несокрушимым человеком, который даже в замыслах врагов находил источник нового усиления своей власти. Теперь он считал, что пришло время сделать последний шаг по направлению к той желанной цели, к которой он приближался с чрезвычайною медленностью и осторожностью, но с непоколебимой выдержкой. После того как он еще в 381 (991) г. передал своему юному сыну Абд аль-Мелику звание хаджиба, а в 382 (992) г. прибавил к своему почетному титулу еще слово аль-Муайяд, то есть официальное прозвище самого халифа Хишама, он теперь велел величать себя Сейядом, «властителем», и аль-Мелик аль-Керимом, «благородным царем». Только на священный титул халифа он не посмел посягнуть, так как он знал, что, только пользуясь именем наместника законного верховного главы, он мог поддерживать тот волшебный сон, в который, по-видимому, впала совесть народа и духовенства. Но царем он хотел называть себя; да таковым он и был на деле и оставался до конца, несмотря на то что как раз теперь была сделана еще последняя попытка свергнуть его с высоты. Уж почти двадцать лет прошло с тех пор, как дворцовый домоправитель, благодаря собственной хитрости и расположению султанши Авроры, добился руководящей политической роли. То проклятие, которое обыкновенно тяготеет на связи, основанной не на твердом основании ясного самоопределения, но на зыбкой почве произвольного и временного настроения, и здесь в течение этого долгого промежутка сказывалось неоднократно.

Мать халифа должна была мало-помалу убедиться в том, что с усилением власти Альманзора его обожание уменьшалось даже внешним образом, и влияние ее на мужа и регента становилось все слабее. Теперь, когда он назывался царем, состарившаяся султанша почувствовала, что она совершенно отстранена и что напрасно она принесла своего родного сына в жертву неблагодарному. Но не в ее характере было покориться этому. Теперь она обдумывала со всею хитрою находчивостью, действовала со всей ужасной энергией глубоко оскорбленной, страстной женщины, чтобы снова втоптать в грязь кумир, поднятый ею из грязи. Она располагала только одним оружием против него, но зато страшным: личностью сына, по отношению к которому она извратила свое материнское чувство. Когда-то она употребила все старания для того, чтобы в зародыше заглушить всякое проявление воли у бедного мальчика; теперь все ее силы были направлены на то, чтобы пробудить в нем уснувшую волю и путем выяснения его недостойного положения возбудить его слабые силы к сопротивлению против своего тюремщика. В то же время ее посланцы, которых у нее было немало из числа старых слуг и личных приверженцев династии, сеяли смуту среди столичного населения и среди влиятельных кругов в провинции. Средства для этого доставляли большие казенные суммы, еще сохранявшиеся во дворце Захры. Когда вскоре за тем среди жителей Кордовы стало распространяться мнение, что халиф, силою устраненный регентом от общения с народом, жаждет освобождения из-под ига преступного узурпатора, случилось нечто неожиданное: Хишам сперва проявил по отношению к своему опекуну заметную холодность, а затем прямо стал упрекать его. И в то же время (в конце 386 или в начале 387 г. = 996/97 г.) в Феце открыто восстал могущественный предводитель зенатов, Зири ибн Атийя, влияние которого распространялось на весь Магриб, прогнал чиновников Альманзора, запретил произносить его имя на молитве в мечети и громогласно заявил, что переправится со своими берберами через пролив, чтобы освободить из плена властителя правоверных. Эта угроза была тем опаснее, что и Бермуда II Леонский, узнав о восстании африканца, снова объявил себя независимым. Альманзор, хорошо зная, где был корень зла, попытался противиться ему, приказав, на основании мнения государственного совета и духовенства, удалить государственную казну из дворца халифа; но было поздно: Аврора отказалась исполнить это приказание, ссылаясь на волю халифа. Употребить открытую силу против священной особы халифа значило бы возбудить бурю, которую необходимо было предотвратить. Для обыкновенного человека из данного положения было бы два выхода: подчиниться или удалиться. Но Альманзор был не обыкновенный человек (и в этом его, как всегда, неполное оправдание перед судом истории), а исполин по духу и характеру. Наибольшая опасность, значение которой он хорошо сознавал, доставила ему вместе с тем высшее торжество в том, что при всем оказавшемся бессилии его материальной власти победу одержала исключительно сила его личности. Он по праву мог бы сказать о самом себе, что с него довольно было бы и половины его духовных сил; теперь же он воспользовался всеми. Ему удалось еще раз поговорить с халифом с глазу на глаз, и с полным обладанием своего гения он предстал перед нерешительным монархом; и, так же как некогда мать его без сопротивления отдалась обаянию его речи, так он теперь снова и притом навсегда поработил сына своим духовным превосходством. Халиф снова передал ему формально, в присутствии почетных свидетелей, управление государством, велел выдать ему государственную казну, и, чтобы показать, что все совершается согласно с его прямым желанием, он торжественно проследовал, в сопровождении регента и всего двора, по столице. Таким образом, оказалось, что слухи, по которым у Альманзора с халифом будто бы были несогласия, были основаны на клевете, и регент получил блестящее оправдание в глазах народа. Все остальное было несущественно. Аврора вынуждена была удалиться в мрачное одиночество, чтобы искупить греховную жизнь несколько запоздалым благочестием; а справиться с Зири и Бермудой было уже не трудно вновь утвержденному царю большого государства. Альманзор поручил одному из своих клиентов, евнуху Вадиху, переправиться с войском в Африку, а расправу с христианским королем он взял на себя. И эта расправа должна была превратиться в торжество, какого еще не видывал ислам со времени завоевания Испании. Честолюбие и интерес кордовского властителя требовали, чтобы он доказал, что он, и только он один достоин быть первым полководцем в государстве. Из всех округов полуострова, бывших во владении неверных, только недоступные горные хребты на севере еще не видывали мусульманского войска, с тех пор как Пелагий и Альфонс I основали здесь первое христианское государство. Там, на крайнем северо-западе полуострова, была гробница святого Яго (Иакова) в Компостелле, доселе не оскверненная прикосновением «агарян». В середине 387 (998) г. Альманзор двинулся из Кордовы во главе своей конницы и вскоре достиг устья Дуэро: там он соединился с пехотой, доставленной туда при помощи большого флота. Затем он перешел через Миньо и, подавив незначительное сопротивление врагов, в среду 2 шабана (11 (10) августа) пришел в город Шент-Якуб. Жители обратились в бегство; весь город был разрушен, не исключая и собора, и только до гробницы святого Альманзор не позволил дотронуться. Смертельный враг христиан поставил стражу, оберегавшую ее от поругания, и приказал не препятствовать старому монаху, единственному не покинувшему святыню, творить молитвы. Через несколько дней войско пустилось в обратный путь, унося с собою богатую добычу победоносного похода. Христианских пленников заставили на себе тащить в Кордову колокола разрушенного собора. Там их обратили в светильники и повесили в мечети. Около 250 лет спустя колокола эти пропутешествовали обратно к гробнице святого Иакова на плечах пленных мусульман.