Андрей Дворниченко - Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.)

Задумывался над этими проблемами и В.И. Пичета. Он критически отнесся ко всей предшествующей историографии, считая, что все взгляды предшественников можно отнести к одной категории — формально-юридической. Объяснение же нужно искать в условиях хозяйственного и политического развития Великого княжества Литовского. Условия эти В.И. Пичета трактует следующим образом. Пользуясь господарскими дворами, великий князь становится самым богатым землевладельцем. Когда же он сосредоточивает в своих руках и всю развивающуюся внешнюю торговлю, то может держать в зависимости от себя всех землевладельцев. [930] Вместе с этой зависимостью усиливается и политическое значение князя и укрепляется взгляд на него как суверена и верховного распорядителя земельных территорий. «Разумеется, это распоряжение землей исходило не из права собственности великого князя на землю, а из соображений политического характера», — заметил В.И. Пичета, в то же время несколько раз называя великого князя верховным собственником всей территории. Под вотчиной» он понимает те земли, которые искони были собственностью и не являются актом милости. Таковым было панское и княжеское землевладение. Что касается шляхетского, то оно — предмет пожалования великого князя. [931]

Как видим, историки пытались решить эту непростую задачу. Намечались и плодотворные, с нашей точки зрения, пути. К сожалению, в 30-х годах поиск в этом направлении прекратился. Со временем установилось господство схем, которые обычно отливаются в следующую формулу. «До конца XVI в. верховным собственником земель во всем Великом княжестве Литовском являлся великий князь». [932] Иногда эта формула облачается в «феодальные одежды»: вассалитет, феодально-иерархическую структуру землевладения, когда «собственность на землю постепенно приобретает иерархический характер, а монопольные собственники выступают как ассоциация, направленная против порабощенного продуктивного класса». [933] Эта феодальная терминология в данном случае не проясняет сути дела и лишь множит вопросы.

По своему замечательно, что эта историографическая ситуация имеет и продолжение. Речь идет об изучении истории второй половины XVII — первой половины XVIII в. Как известно, половодьем народной войны 1648–1654 гг. шляхетское землевладение, и так в ряде районов непрочное, было практически смыто. Развитие крупного землевладения началось как бы заново. Дореволюционные историки (А.М. Лазаревский, И.В. Лучицкий, А.Я. Ефименко, В.А. Барвинский, В.Л. Мякотин) считали, что крестьяне Левобережной Украины были собственниками тех участков, которые ими обрабатывались. Так, В.А. Мякотин писал, что после 1654 г. крестьяне приобрели «всю полноту гражданских прав». [934] Все упомянутые авторы огромную роль в этот период отводили землевладению городских и сельских общин. Эти идеи нашли поддержку и в советской исторической науке (труды В.А. Романовского, В.А. Дядиченко, В.А. Голобуцкого). Казалось бы, завидное единство мнений. Но в 1986 г. увидела свет монография А.И. Гуржего. Автор безоговорочно поддержал Л.В. Черепнина и его единомышленников в утверждении об отсутствии в средневековом обществе крестьянской собственности на землю. А.И. Гуржий пишет: «Итак, основываясь на учении основоположников научного коммунизма о земельной собственности, приходим к заключению: у феодалов земля находилась на правах собственности, у непосредственных производителей — на правах владения». [935] Таким образом разница между «свободными войсковыми селами» и крупным землевладением совершено стирается. Между тем сам А.И. Гуржий отмечает, что «наименее ограниченным распоряжение землей оставалось в свободных войсковых селах и местечках». [936] Именно эти свободные села и местечки на протяжении второй половины ХVII — первой половины XVIII вв. и служили основным фондом раздач. Крупное землевладение формировалось постепенно — за счет такого рода раздач, как, впрочем, и за счет скупки и заимки свободных земель. Не видеть этой динамики в развитии землевладения — значит, с нашей точки зрения, отказываться от диалектического подхода. Нельзя пренебрегать и собственностью на землю крестьян, мещан и рядовых казаков. На «наш взгляд, правы те историки, которые считали это землевладение весьма архаическим — здесь господствовали общинные и «сябринные» формы. Зачастую община Левобережной Украины живо напоминает древнерусскую старину, особенно когда мы наблюдаем нераздельное владение землей казаками, мещанами, несколькими селами, местечками, а порой и городами». [937] Такие общинные организмы могли существовать только в условиях демократической среды, с которой верховная феодальная собственность несовместима. Впрочем, не будем вдаваться в обсуждение истории периода, далекого от наших сегодняшних интересов. Мы коснулись и Киевской Руси и периода XVII — первой половины XVIII в. с другой целью. Что показывает изучение историографии? Всякий раз, когда появляется необходимость объяснить появление и развитие крупного землевладения или доказать раннее развитие феодализма, пускается в ход теория о «верховной феодальной собственности» на землю, оборотной стороной которой является отсутствие собственности народа. [938] С представителями этого направления можно спорить, [939] но, думаем, что здесь как раз та ситуация, когда это вряд ли требуется, поскольку «сама по себе некая «верховная государственная собственность», отличная от просто «государственной собственности», по существу, не выражает никаких реальных юридических или экономических отношений и является в этом смысле бессодержательным понятием, фикцией». [940] Заметим к тому же, что еще и вредной фикцией, так как служит историкам своего рода универсальной отмычкой ко всем процессам развития собственнических отношений. «Суверенные права государства в отношении его населения, выражающиеся в праве на взимание налогов с последнего, нередко ошибочно принимаются некоторыми авторами за некую «власть-собственность», или «верховную государственную собственность на землю», передача их на местах частным лицам — за расщепление этой «собственности» на «верховную государственную» и на подчиненное, а налоги — за экономическую реализацию «верховной государственной» и подчиненной собственности». [941]

Можем с полной ответственностью заявить: «верховного феодализма» в западнорусских землях в изучаемый период не существовало. Но немалую полемику вызвал феодализм и в, так сказать, классических представлениях о нем. В первом разделе нашей работы мы отмечали, что почти все историки в той или иной форме говорили о «феодализме». [942] В одном существенном пункте русская историография расходилась с польской. Если поляки считали, что по мере сближения с Польшей в Великом княжестве Литовском власть великого князя уменьшалась, формировалось сословное государство и феодализм сходил на нет, то русские историки считали, что феодальные порядки начинают распространяться как раз по мере сближения с Польшей. Но в самом существенном моменте они зачастую сходились, видя в «феодализме» результат рецепции польских порядков. [943]