Арсений Насонов - Монголы и Русь. История татарской политики на Руси

В 1237/38 г., в год татарского нашествия, Киев был покинут Ярославом и, вслед за тем, занят Михаилом Черниговским. В том же году к Михаилу прибыли татарские послы, очевидно с предложением войти в соглашение с Ордою. Михаил их «не послушал», но встретиться с татарским войском все же побоялся и вскоре (в 1239 г.) из Киева убежал в Венгрию. Киев занял сначала Ростислав Мстиславович Смоленский, а затем Даниил Галицкий, посадивший в городе тысяцким Димитрия, которому и пришлось выдержать осаду монгольского войска. Михаил между тем из Венгрии бежал в Польшу, а оттуда к Даниилу Галицкому. Даниил, посоветовавшись с братом, обещал Михаилу Киев. Но черниговский князь, боясь татар, остался при Данииле в его земле, где его приняли на содержание, а когда Киев был взят, поехал в Польшу [72]. Только после того, как пришла весть, что иноплеменники «сошли суть и(зъ) землѣ Руское», он вернулся к Киеву и поселился под городом «во островѣ» [73]. Но зимою 1242/43 г. монгольское войско двинулось обратно на восток; и Михаил перебрался в Чернигов, откуда проехал за рубеж в Венгрию [74]. У Михаила, находившегося одно время в тесной связи с галицким князем, выработалась, таким образом, известная общность с ним в тактике по отношению к Орде; в 1245 г. Батый захотел распространить взимание ордынской дани и на Галицкую землю (см. в Ипат. л., 1250 г.: «и дани хотять…» и т. д.). К Даниилу приехал от Могучего (Мауди) татарский посол с требованием Галича: «Приславшу же Могучѣеви посолъ свои к Данилови и Василкови, будущю има во Дороговсыш: «дай Галичь» (Ипат., 1250). Даниил принужден был поехать к Батыю [75]. На пути галицкий князь застал другого татарского военачальника Куремсу (Корейца), по летописному рассказу, на левой стороне Днепра, за Переяславлем [76]. Вслед за тем Куремса перешел, имея, согласно тому, что слышал Карпини, 60 тысяч вооруженных людей, на правую сторону Днепра, ибо уже Карпини застал его на «русской стороне» Днепра, как он называет правую сторону, где, по свидетельству того же автора, Куремса и кочевал (по левую сторону кочевал Мауци); то же явствует и из повествования об обратном пути Карпини [77]. Таким образом, произошло передвижение на запад, что подтверждается, по-видимому, и тем, что летопись в дальнейшем не раз упоминает о Куремсе, но не упоминает более о Могучем (Мауци). Передвижение Куремсы на запад нельзя не поставить в связь с нажимом татар на галицкого князя (требование: «дай Галич») и опасениями вторжений с запада. «А этот вождь, — прямо пишет Карпини про Куремсу, — является господином всех, которые поставлены на заставе против всех народов Запада, чтобы те случайно не ринулись на них неожиданно и врасплох» [78]. Даниил принужден был ехать к Батыю, но по возвращении вскрылись истинные намерения Галицкого князя, когда он завязал переговоры с папой Иннокентием IV в расчете получить от него военную помощь против татар [79]. Подобно Галицкому князю, Михаил Черниговский также не желал выражать покорность Орде и также только в 1246 г. приехал в Орду к Батыю «прося волости своей от него» (Ип., 1245; Лавр., 1246).

Между тем соперник Михаила — Ярослав Суздальский сразу же по возвращении Батыя с западного похода (в 1243 г.) приехал к нему с выражением покорности. Как видим, в интересах Батыя было выдвинуть в противовес Михаилу, занявшему неприязненную позицию по отношению к татарам, его соперника — владимирского князя и пойти навстречу общерусским притязаниям последнего. По словам летописи, Батый поставил его в положение старейшего «всѣмъ княземъ в Русскомъ языцѣ» и передал ему Киев, как князю, занявшему первенствующее положение на Руси [80]. Ярослав послал в Киев своего наместника боярина Еиковича (надо думать, в том же 1243 г.), на пребывание которого в Киеве указывает летописный рассказ о поездке Даниила Галицкого в 1246 г. (1245–1246) к Батыю: «и приде Кыевоу обдержащоу Кыевъ Ярославоу бояриномъ своимъ Еиковичемъ Дмитромъ» (Ипат., 1250) [81]. Таким образом, в соперничестве князей владимирского и черниговского Батый стал на сторону первого; в противовес князю черниговскому, он утвердил Ярослава в нравах на Киев и в положении князя старейшего «в Русскомъ языцѣ». Вслед за тем Батый сделал и дальнейшие шаги в том же направлении. Не доверяя черниговским князьям, поскольку они держались западной ориентации, и уступая проискам князя владимирского, он приказал умертвить представителей Черниговского княжества. По приказу Батыя был убит, прежде всего, прибывший в Орду Михаил. У Карпини мы встречаем упоминание о казни и другого черниговского князя, а именно Андрея [82]; по словам Карпини, Андрей «все-таки был убит», хотя преступление, в котором он обвинялся, «не было доказано» [83]. Известие Карпини находит неожиданное подтверждение в летописном материале. В тексте Тверского свода XV в., в составе Рогожской летописи, мы находим известие о том, что в один год с Михаилом Черниговским был убит и Андрей Мстиславович [84]. Владимирский свод, как видим, совсем умалчивает об этом событии. Историки обычно объясняли смерть Михаила отказом выполнить языческий обряд. Причины его гибели лежали глубже, чем принято думать. Документы дают возможность вскрыть исторически сложившиеся отношения, которые привели Михаила к смерти. Отказ пройти через огонь мог только послужить предлогом для казни. Впрочем, даже Карпини свидетельствует, что сам по себе обряд очищения огнем не мог сыграть роковую роль в судьбе черниговского князя; он послужил только удобным «случаем»: «для некоторых, — пишет Карпини, — так же они находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом и с другими» [85]. Вместе с тем материал сохранил конкретные штрихи, указывающие на участие владимирского князя в кровавой расправе. Предупреждение о казни, по рассказу Карпини, передал Михаилу сын владимирского князя Ярослава. Согласно летописным данным, в это время в Орде как раз находился сын Ярослава Святослав [86]. Итак, владимирский князь мог торжествовать победу: его соперник в борьбе за преобладающее положение на русской равнине — князь черниговский — был уничтожен, а Черниговское княжество политически разбито [87]. Этим успехом северо-восточный князь был в значительной степени обязан Батыю.

Отношение Батыя к Ярославу, не изменилось, по-видимому, и тогда, когда великий князь попал в немилость при императорском дворе. Монгольская империя считалась собственностью целого рода (потомков Чингис-хана), члены которого должны были съезжаться вместе для обсуждения общеимперских дел на сеймы (курултаи); но вместе с тем монгольской империей управлял избиравшийся на курултае император — преемник Чингис-хана [88]. В основе верховного управления лежала известная двойственность, которая дала себя знать после смерти Угедея (1241 г.) [89]. С одной стороны, верховным авторитетом для потомков Чингис-хана, по принципу родового владения, был старший в роде, а именно Батый (с кончиной четырех сыновей Чингис-хана); с другой стороны, по принципу личного наследования, высшей властью пользовался тот из них, который занимал императорский престол, переходивший от Чингис-хана по прямой линии (Гуюк). Памятник житийной литературы, появившийся (как определил Н. И. Серебрянский) во второй половине XIII или не позже начала XIV в., признает, что русская земля принадлежит не только Батыю, но и каану; на ней «не подобаетъ жити… не поклонившеся има; мнози бо ѣхаша и поклонишась канови и батыеви» [90]. Первые десятилетия владычества татар, когда Золотая Орда не отделилась ещё от империи, «царем» для наших князей был именно «каан», или император, и его, а не золотоордынского князя, именовали они этим титулом [91]; «тое же зимы, — говорит, например, летописная запись времен Менгу-каана, — приеха Глѣбъ Василковичь ис Кану земли отъ цесаря» (Лавр., 1257) [92]; составитель свода дает понять (в другом месте), что «служба цесарю» является необходимой обязанностью владимирского князя (см. Лавр, л., 1252 г.). Эта «служба» прежде всего обязывала русских князей ездить в далекую Монголию.