Михаил Майзульс - Мышеловка святого Иосифа. Как средневековый образ говорит со зрителем

В отличие от более поздних фламандских гравюр, высмеивавших безумцев и распутников, на полях рукописей XIII–XIV вв. персонаж, высиживающий яйца, часто поднимает одно из них вверх — чтобы лучше его рассмотреть или чтобы подставить его солнечному теплу. По гипотезе Рэнделл, англичанин так проверяет, оплодотворено яйцо или нет. В средневековых текстах для этого рекомендовалось на четвертый день после «рождения» посмотреть на яйцо против света. Если оно оплодотворено, в нем можно будет увидеть кровеносные сосуды цыпленка [95] Randall 1960. P. 37. . Вирт предположил, что этот жест может копировать многочисленные изображения, на которых средневековые врачи рассматривают на свет склянку с мочой пациента. Это требовалось для того, чтобы поставить диагноз и, в частности, выяснить, беременна женщина или нет [96] Wirth 2003. P. 289. . Такого врача со склянкой можно увидеть на полях того же гентского Часослова [86]. Правда, на изображениях медиков-диагностов никто не рисовал солнца и его горячих лучей, освещающих склянку, как здесь — яйцо. Прежде чем перейти к англофобской гипотезе, Рэнделл кратко упомянула еще один средневековый сюжет о яйцах и лучах солнца. Речь об изображениях страуса, какие можно увидеть в многочисленных средневековых Бестиариях. Там рассказывалось о том, что эта странная птица, которая не умеет летать, откладывает яйца лишь тогда, когда на небе появляется созвездие Плеяд или звезда Вергилия. В отличие от прочих пернатых, она тут же улетает, и птенцы вылупляются только благодаря теплу солнца: оно разогревает песок, в котором птица оставила свои яйца [97] Mann 1888. P. 61–62; Curley 1979. P. 55–56. .

Потому рядом с подобными описаниями часто изображали страуса, который глядит на звезду или на солнце [87, 88]. Другие Бестиарии предлагали альтернативную версию: страус разогревает яйца энергией своего взгляда [98] Shemesh 2018. . В средневековых Бестиариях описания внешнего облика и повадок каждого из животных сопровождались аллегорическим комментарием. И странный нрав страуса мог толковаться как в позитивном, так и в негативном ключе. С одной стороны, то, что он забывал о земных заботах и обращал свой взор к небесам, олицетворяло стремление человека к спасению и его готовность следовать за Христом. Ведь Господь сказал: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. 10:37). С другой стороны, в ветхозаветной Книге Иова (39:16–17) говорилось, что страус «жесток к детям своим, как бы не своим, и не опасается, что труд его будет напрасен, потому что Бог не дал ему мудрости и не уделил ему смысла». Потому эта беззаботная птица могла олицетворять лицемерие.

Вместо того, чтобы заботиться о потомстве, лицемеры помышляют только о суетных радостях. Они не согревают детей теплом любви, но Господь не даст им пропасть и согреет собственным светом — подобно тому, как страусята появляются на свет благодаря лучам солнца, разогревающим песок, в котором их бросила мать. По крайней мере, в одном из средневековых текстов страус предстает как символ монашеского распутства. В « Аnсrеnе Riwle » (наставлении для отшельниц, написанном в Англии ок. 1230 г.) говорилось, что страус «когда машет крыльями, лишь делает вид, что летает, — его ноги не отрываются от земли. Так же поступают и отшельницы-сладострастницы, живущие лишь ради чувственных радостей: вес плоти и плотские пороки не позволяют им взлететь» [99] Morton 1853. P. 133. . В отличие от страуса, который не высиживает собственных яиц, монах из гентского Часослова устроился в корзине; при этом, подобно страусу из Бестиариев, он подставляет свое «потомство» жарким лучам солнца. Эта сцена гораздо больше напоминает насмешку над распутством монашества, чем национальный выпад в адрес «хвостатых» англичан. А теперь снова вспомним о том, что в гентском Часослове монах-«наседка» нарисован рядом с инициалом, в котором расположилось Святое семейство.

В этом соседстве, конечно, не обязательно искать какой-то скрытый смысл. Как мы уже говорили, фигуры и сценки, заполнявшие книжные поля, часто не были никак связаны с текстами или основными изображениями (миниатюрами и инициалами), которые иллюстрировали текст. Однако некоторые маргиналии все же явно задумывались в перекличке с ними как дополнение, комментарий или пародия. Скажем, в инициале из одного французского Часослова начала XIV в. римский воин (в облике средневекового рыцаря) поднимает меч, чтобы обезглавить апостола Павла. Слева на полях идентичный рыцарь в точно такой же позе поднимает дубину над головой зайца [100] Baltimore. The Walters Art Museum. Ms. 90. Fol. 148v. См.: Зотов, Майзульс, Харман 2018. С. 30, Илл. 9. . Потому и соседство двух сцен, чудесного Рождества и пародийного псевдо-Рождества, тоже могло быть намеренным. Чтобы в этом разобраться, перенесемся из Фландрии в Италию. В 1472–1474 гг. Пьеро делла Франческа по заказу урбинского правителя Федериго III да Монтефельтро написал алтарную панель, на которой сам Федериго стоит на коленях перед Девой Марией, держащей на коленях спящего младенца Христа [89]. Как считается, этот образ был создан в честь рождения у Федериго долгожданного наследника — Гвидобальдо. Прямо над головой Богоматери, в абсиде, декорированной как морская раковина, на цепочке висит яйцо. Историки долго ломали копья вокруг того, зачем оно там понадобилось.

В начале 1950-х гг. американский искусствовед Миллард Мейсс, посчитав возможный размер этого белого овала, пришел к выводу, что яйцо должно быть не куриным, а страусиным [101] Meiss 1954; Meiss 1976. Cp.: Lavin 1969. P. 371, n. 34; Ragusa 1971; Gilbert 1974; Carrier 1987. P. 159; Bock 2002; Adams 2018. P. 199. . Мы знаем, что в Средние века страусиные яйца (или мраморные овалы в форме большого яйца) действительно вешали в храмах над алтарями либо в качестве противовеса прикрепляли к веревкам или цепям, на которых держались тяжелые светильники. Эти яйца регулярно упоминаются в церковных описях. Однако известен всего один текст, где им приписывается какое-то религиозное значение. В конце XIII в. Гильом Дюран в трактате по литургии и церковной символике « Rationale divinorum officiorum » писал, что страусиные яйца и другие редкости порой вешают в храмах, поскольку они изумляют и привлекают паству. И действительно, во многих средневековых церквях, наряду с коллекциями реликвий святых, можно было увидеть различные «диковины»: слоновьи бивни, кости мамонта, «рога единорога» (бивни нарвала), мумифицированных крокодилов и пр. Вслед за этим практическим объяснением Дюран предложил и второе, уже символическое. Опираясь на Бестиарий, он поведал, что страус оставляет свои яйца в пыли и возвращается к ним лишь тогда, когда на небе всходит некая звезда. И тогда уже высиживает их, разогревая силой своего взгляда. Потому страусиные яйца вешают в церквах, ведь они напоминают о том, что человек, которого Бог за грехи оставил своим попечением, позже, все-таки просвещенный звездой, то есть Святым Духом, кается и возвращается к Господу. И тот согревает его своим милостивым взором [102] Neale, Webb 1893. P. 66–67. См.: Ragusa 1971. P. 437–438; Gilbert 1974. P. 253–254; Bock 2002. P. 4–5, 13, 17–18. . Тем не менее Мейсс предположил, что на «Алтаре Монтефельтро» символика яйца должна быть связана с девственным зачатием и рождением Спасителя, который спит на коленях у Матери. Хотя Гильом Дюран предлагал совершенно иную трактовку, Мейсс ссылается на несколько позднесредневековых текстов, в которых страусиное яйцо действительно выступало как одна из аллегорий Боговоплощения. Неизвестный автор из Труа писал, что страусята вылупляются благодаря солнечному теплу, которое нагревает песок, где их оставила мать. В духовном плане страусиное яйцо — это Христос, яйцо, которое во чреве Матери благодаря теплу Святого Духа облеклось человеческой плотью, а теплый песок, который помогает Ему появиться на свет, — это сама Дева Мария [103] Meiss 1976. P. 108. . Схожие толкования можно найти еще по меньшей мере в двух текстах XIV–XV вв. Первый из них — « Concordantia caritatis », типологический справочник, в котором к каждому из 156 евангельских событий или праздников святых предлагалось по четыре параллели из ветхозаветной истории или из «истории» животных и растений. Этот текст был составлен в 1351–1358 гг. Ульрихом, бывшим аббатом цистерцианского монастыря Лилиенфельд (Австрия).