Муслим Мурдалов - Шамиль – имам Чечни и Дагестана. Часть 2

Но из всех правоверных, живших прежде и живущих теперь, конечно Шамиль глубже, чем кто-нибудь сознает непреложность этой истины. При своей незлобивости и христианском, если так можно выразиться, желании всем людям добра, он питает сильное отвращение к тем, которые неумеренно пьют вино, по справедливости считая их врагами общества, способными причинить рано или поздно большое зло.

6-го июля. В происшедшем сегодня разговоре, мне пришлось спросить Шамиля: отчего он бездействовал во время Турецкой войны, когда за откомандированием значительной части войск с Левого Крыла Кавказской линии в Азиатскую Турцию, он по справедливости мог надеяться на успех, если бы принял положение наступательное.

Шамиль отвечал, что, напротив, в начале кампании, он действовал весьма энергически, и при том в таких условиях, что его даже можно назвать одним из прямых участников минувшей войны, так как, вследствие предварительного соглашения с Турецкими Пашами, он действовал так, чтобы соединиться с союзными войсками и действовать впоследствии совокупно против наших войск на Кавказе.

Затем, он рассказал мне подробности своих сношений с союзниками. При самом начале войны, он получил предложение приготовиться к встрече союзных войск и к соединению с ними в Имерети. Изъявив свое согласие, Шамиль тотчас же принял меры к осуществлению этого плана. Собрав всех способных носить оружие, и оставив из них необходимое число людей для защиты края, с остальными войсками в числе 12,000 чел. (7,000 конницы и 5,000 пехоты) двинулся он весною 1854 года в Джаро-Белоканский округ.

Делая распоряжение, лишавшее страну большей части ее защитников и облегчавшее успех нападения на нее Русских, Шамиль именно принимал в соображение откомандирование наших войск в Азиатскую Турцию, что, по его мнению, лишало в свою очередь и нас возможности предпринимать наступательные действия в больших размерах.

Говоря о последующих своих действиях на Лезгинской Кордонной Линии, Шамиль упомянул о сражении при Чирахе, в котором, по его словам, Русские потерпели большой урон. После этого, он предложил идти на Тифлис; но свободнее в этом случае действовать, – послал предварительно известие о своем намерении в Карс и к Паше, начальствовавшему войсками в Абхазии, и в ожидании ответа отрядил старшего своего сына со всею конницей и с небольшим числом пеших охотников в Кахетию (последствием чего было взятие в плен Грузинских княгинь), а сам расположился с остальными войсками возле какого-то нашего укрепления, которое оставлено было нами еще прежде и название которого он позабыл.

В скором времени он получил ответ, содержание которого было для него крайне оскорбительно. Вместо признательности за изъявленную им готовность содействовать намерениям союзников и за быстроту в исполнении данного им обещания, ему делали упрек и даже выговор как простому подчиненному лицу за его действия, которые, по соображению союзных генералов, до времени не должны были иметь наступательного характера.

Затаив в душе злобу и даже не удостоив своих союзников ответом, Шамиль дал себе слово не только не содействовать им в каком бы то не было отношении, но оставаться спокойным зрителем и тогда, если бы союзные войска появились в самом сердце Дагестана. Снявшись немедленно со своей позиции, к чему побуждал его также внезапно выпавший в горах снег, грозивший сделать путь отступления непроходимым, Шамиль возвратился в Ведень, распуская дорогою свои войска по домам, и послав сказать Гази-Магомету, чтобы тоже шел из набега домой, а не в Джаро-Белокань.

В последующее затем время мы видели, что и в самом деле действия Шамиля в продолжение остального времени Турецкой кампании, были как-то особенно вялы, совсем не такие, какими бы они могли быть; и вообще в них было заметно отсутствие энергии, которую тогдашние наши обстоятельства на Левом Крыле весьма способны были вызвать в противнике и менее даровитом, нежели Шамиль.

Сношения его с Турками были письменные. Шамиль вел переписку с тремя пашами: с Решидом, Ахметом и Селимом – тем самым, который был у нас в плену.

Письма доставлялись Меккскими богомольцами и подданными Даниэль-Султана, которые зашивали их в одежду, обувь и даже запаивали в медные кувшинчики, всегда сопровождающие мусульманина в путешествиях и употребляемые для омовений. В этих кувшинчиках приделывалось фальшивое дно, которое и закрывало собою письма.

Корреспонденция производилась через Елису, в Карс и Абхазию, а также, при посредстве Магомет-Амина, прямо в Константинополь.

Стр. 1445 …В заключение, Шамиль снова указал на «невероятность» Турков, в которой вышеозначенные сношения удостоверили его окончательно, усилив вместе с тем и нелюбовь, которую он постоянно к ним питал и в прежнее время.

9-го июля. Сегодня Шамиль объявил мне, что с этого числа у них начинается новый год, что в этот же день родился он сам, и что сегодня ему исполнилось шестьдесят пять лет. Затем, он рассказал виденный им в эту ночь сон, который, по его мнению, должен иметь большое значение.

Он видел фельдмаршала кн. Барятинского с озабоченным лицом и с непокрытою головою. Это последнее обстоятельство означает по приметам горцев большие хлопоты и вообще неудовольствие для той особы, которая в сонном видении представилась с открытою головою.

Окончив свой рассказ, Шамиль впал в задумчивость; но через несколько минут он опомнился и тотчас, же потребовал карту Чечни и Дагестана.

Когда желание его было исполнено, он, прежде всего, просил меня показать течение р. Хулхулау, и затем, ознакомившись с картою, повел очень длинную речь, сущность которой заключается в следующем.

Немирная Чечня, как Большая, так и Малая, всегда играли роль житницы в отношении немирного Дагестана. Для караванов было две дороги: те, которые, выходя из северной части Дагестана, вели через Салатау и Ичкерию в Ведень. Но затруднения, представляемые на этом пути природою, побуждали людей, менее способных к риску, избегать этой дороги, и ею пользовались только записные любители прямых сообщений, да и, то в одно лишь летнее время; зимою же, и в распутницу Ичкерия и Салатау становятся окончательно непроходимыми. Тогда, караваны шли по той дороге, по которой обыкновенно ходили караваны южного Дагестана. Крайний пункт, откуда она начиналась, был аул Анди. Отсюда караваны переваливались через Черный хребет и шли в Ведень долиною реки Хулхулау. На всем этом пространстве дорога была хорошая, за исключением лесистой местности возле аула Хорочай. Впрочем, встречаемые здесь затруднения не столько происходили от природных условий, сколько со стороны жителей Хорочая, постоянно грабивших те караваны, которые не в состоянии были им сопротивляться. По словам Шамиля, все Хорочаевцы, от первого до последнего, неисправимые разбойники, которых даже общественное мнение заклеймило, назвав их селение: «Харакчи». На этих людей не действовали ни угрозы, ни близкое соседство с резиденциею Имама, ни денежные взыскания и заключения в яму, ни даже смертная казнь, лишавшая деревню многих ее обитателей. Наконец, наскучив беспристрастными жалобами на разбои и убедившись, что никакая строгость не прекратит их до тех пор, пока Хорочай будет обитаем своим разбойничьим населением, Шамиль решился принять последнюю меру, которая и в самом деле оказалась действительною: он выселил Хорочайских жителей в разные места Дагестана, – и с тех пор разбои совсем прекратились. Но с устранением этого зла, возникло другое: на всем пространстве от Черного Хребта до Веденя не было ни одного жилого места, необходимого путешественникам для отдыха. Хорочай представлял в этом отношении много удобств, вследствие чего все Дагестанские общества обратились к Шамилю с просьбою о заселении этого пункта вновь. Шамиль дал разрешение, и Хорочай опять заселился именно теми же обывателями, которые жили в нем и прежде, только с прибавлением нескольких других негодяев, приведенных ими с собою из чужбин на старое пепелище. Так как это случилось незадолго до падения Гуниба, то возобновившиеся жалобы на грабежи еще не успели истощить терпения Шамиля и побудить его к принятию прежней меры, а потому те же разбойники населяют Хорочай и теперь.