Муслим Мурдалов - Шамиль – имам Чечни и Дагестана. Часть 2

17-го июля. Магомет-Шеффи, имеющий уже некоторое понятие о нашей религии, обратился сегодня ко мне с вопросом, что такое святые, которых мы почитаем и просим быть нашими заступниками в деле спасения души?

Исполняя его желание, я, между прочим, упомянул и о нетленных мощах некоторых угодников, почивающих в разных местах России.

Получив объяснение, что такое мощи, – Магомет-Шеффи объявил, что у них в Дагестане, именно в Ахульго, до сих пор сохраняется тело одного человека, которое в продолжение более 20-ти лет со времени его смерти не подвергалось ни малейшей порче. При этом он рассказал следующее.

В числе защитников Ахульго (в 1839 году), находился один почетный старик по имени Хаджи-Али-Аскар Даргинский. Он был известен во всем Дагестане своею примерною жизнью, необыкновенною набожностью и самым строгим исполнением религиозных обязанностей. Достоинства эти приобрели ему общее уважение, которым он пользуется и в настоящее время (он еще жив и проживает в Кубе). Роль, избранная им для себя в священной войне, не имела воинственного характера: все его участие в ней ограничивалось погребением павших мусульман, чтением за упокой их молитв и вообще соблюдением всех требуемых в этих случаях религиею обрядов.

Усердно предаваясь своим занятиям, Хаджи-Али-Аскар ежедневно обходил все окрестности Ахульго, где только происходили схватки, отыскивал убитых и отдавал им последний долг. Поиски эти завели его однажды к тому месту крутого и обрывистого берега Койсу, где есть небольшая пещера, доходившая к самому обрыву. Здесь увидел он убитого горца, лежавшего таким образом, что одна часть его тела засыпана была землею, а другая была открыта. Покойник оказался незнакомым Али-Аскару, он был без шапки, в белом халате. Одна рука его была закинута за голову, которая на ней и покоилась. Лицо его казалось серьезным и многозначительным. Это обстоятельство внушило Али-Аскару желание узнать имя убитого; и он, оставив труп точно в таком виде, в каком нашел, – отправился в свой лагерь, где объявив о своей находке Шамилю и другим предводителям горцев, – повел к пещере тех, которых рассказ его более заинтересовал.

Покойник был признан за Хусейна-Али, жителя аула Ората в Гидатле. Он был известен святостью своей жизни и беззаветною храбростью.

С общего совета, тело Хусейна не было предано земле, а оставлено в прежнем положении в пещере и в последствии Али-Аскар загородил вход в нее дверью.

После взятия Ахульго, окрестные жители, приходя в разное время к пещере, находили труп Хусейна постоянно в одинаковом положении без малейших признаков тления. В таком точно виде находил его и Али-Аскар, тоже неоднократно посещавший пещеру. Наконец Магомет-Шеффи, ездивший туда три или четыре ода назад, вместе с братом своим Джемаль-Эддином, в сопровождении того же Али-Аскара, видели Хусейна тоже вполне сохранившимся: лицо его имело точно такое же выражение, как у живого человека, и когда, ощупывая его, давили слегка пальцами, – на нем появлялся самый яркий румянец. Борода тоже оказалась не только совершенно целою, но даже, не взирая на очень значительные усилия посетителей, они не могли из нее вырвать ни одного волоса. Равным образом и вся одежда Хусейна оказалась вполне целою. Грунт земли, на которой так хорошо сохранился труп, – не известковый, а обыкновенный песчаный с примесью чернозема.

Стр. 1448 …По всем этим причинам, прах Хусейна сделался предметом особенного уважения окрестных жителей, и известность его распространилась даже в земле более далекие. Самого же Хусейна считают вследствие этого человеком, угодившим Богу.

Все вышеизложенное Шамиль подтвердил вполне, заметив только, что сам он лично не видел «мощей Хусейна».

23-го июля. Вчера, прогуливаясь по городским улицам, Магомет-Шеффи встретил роту здешнего гарнизонного батальона, выступавшею из города в походной форме. Узнав, что рота идет в одну из деревень Медынского уезда, на экзекуцию, Магомет-Шеффи, возвратившись домой, просил меня объяснить ему: что такое экзекуция?

Выслушав мое объяснение, сын Шамиля сказал, что и у них в горах употреблялась экзекуция; но что подробностей этого дела он хорошенько не знает, а потому не может и объяснить, в чем они состояли.

Сегодня объяснил мне это Шамиль. Экзекуции начались в немирном крае с тою же целью, с которою назначаются они у нас. Сущность и подробности их тоже такие, но с тою разницею, что там мера эта употреблялась в отношении не целого населения какой-нибудь деревни, а только некоторой его части, нередко даже в отношении немногих отдельных лиц. Ослушание же или непокорность всей деревни или большинства населения вызывали меры иные: смертную казнь «многих» зачинщиков, выселение по разным обществам и проч.

Экзекуции назначались только в Чечне; Дагестанские племена этого не требовали: находясь под властью Шамиля, они всегда были покорны постановленным от него начальством и все свои обязанности, как лежавшие на (целых) обществах, так и на частных лицах, выполняли исправно. В Чечне происходило совершенно противное: по свойственному Чеченцам духу своеволии, они переходили к нам иногда целыми обществами, не потому, чтобы под Русским управлением надеялись найти лучший порядок вещей, – но единственно потому, что им давали не того Наиба, которого они сами хотели, а того, который избирался Шамилем, при чем требования их по большей части не имели ни малейшего основания, и походили более на капризы, так как часто случалось, что они совсем и не знали того Наиба, который к ним предназначался.

Это, как сказано, случалось довольно редко. Частных же, менее значительных, случаев неповиновения Чеченцев властям встречалось так много, что они составляют из себя особенность, которую необходимо иметь в виду, какое бы управление в этом крае не было. Отказ идти на войну, отказ в уплате податей, ослушания во всех других видах, беспрестанно вызывали меры для обращения своевольных Чеченцев к покорности. Меры эти ограничивались экзекуциею, которую, в подобных случаях, Шамиль считает самым действительным средством. Экзекуция, можно сказать, существовала в Чечне постоянно, почти не было той деревни, которая не видела бы у себя экзекуции, хотя один раз. Экзекуционными войсками всегда были Тавлинцы (Дагестанцы), они располагались в домах непослушных обывателей, как в своих собственных, и действительно очень скоро обращали их к повиновению без всякого кровопролития. В этих случаях, населения деревень смотрели на стеснение своих сограждан довольно равнодушно; по крайней мере, не было примера, чтобы экзекуции возбуждали общее неудовольствие или восстание.

Действие экзекуции прекращалось и Тавлинцы выводились из деревни тотчас, как только виновные представляли доказательство покорности.