Муслим Мурдалов - Шамиль – имам Чечни и Дагестана. Часть 1

– Бывает жарче; да, верно, и будет, потому что у Шамиля что-то много набралось народа.

– Пожалуй, в воздухе очень неладно. Посмотрите, не успели присесть, а у Барятинского уже тамаша идет: то того позови, то другого кликни. Это – суета до сих пор небывалая. Значит, и он чего-то неспокоен.

– Сними, проговорил? -о, подставляя ногу подошедшему с чайником вестовому, да посуши у огонька. Нужно быть готовым, заметил он как бы про себя.

– А ваше благородие нетто разумши будете?

– Окутай ноги буркою, отвечал лаконически ротный.

Прапорщик очнулся после некоторого молчания.

– А знаете, Яков Иванович, должно полагать, драгунам и казакам сегодня круто пришлось; это можно было судить по ихнему «ура».

– Что же вы усмотрели в этом «ура».

– Да какое-то короткое, урывчатое, хриплое, словно кто их за глотку держал.

– Вот и видно, что вы недавно на Кавказе. Вы привыкли к вашим «ура» и думаете, что и здесь такое. Нет, другой климат. У вас на парадах, да на смотрах как зарядят «ура», так и конца ему нет: и сами потешаетесь, и родительское сердце радуете. На Кавказе солдат в бою не будет тянуть эту канитель, да и некогда. Разве вы слышали хоть один раз продолжительное «ура» при штурмах, атаках и прочее?

– И вправду, нет.

– То-то, нет. Этим и отличается боевое кавказское «ура» от смотрового, инспекторского. Я только скажу одно, что возгласом этим, при атаке сегодня кавалерии, руководил какой-то опытный драгун, не трус.

– Почему же не трус?

– Потому что трус, для успокоения своих нервов, затянул бы его по-смотровому, а бывалый солдат этого не сделает: для него «ура» – не более, как призыв к дружному натиску, как на солдатских работах слово «в ход» и т. п.

– Так вот оно что.

– И признаться сказать, наши оборванцы терпеть не могут этого короткого «ура».

– А длинное нравится?

– Не то, что нравится, а они знают, что при большом «ура» или штык от них очень далеко, и следовательно, можно еще потешиться, иди солдатик, просто, забавляется.

Прапорщик потупился, заковырял палкою в угольях и предался размышлениям.

? -о говорил правду. Это характеристичное боевое «ура», которого теперь уж не слыхать ни дома, ни на поле, было усвоено только кавказскими войсками. Оно никогда не было продолжительное, и чем было оно короче – тем страшнее для врага. Короткое, отрывистое «ура» означало, что солдат уже стал лицом к лицу с неприятелем, уже сел ему на шею, и такого возгласа горцы, действительно, боялись, так как знали по опыту, что после него победы или удачи для них не бывает.

Еще была одна характеристическая черта у прежнего кавказского солдата: когда он видел, что ему приходится круто – никакое «ура», никакой возглас не слетали с его губ до тех пор, пока дела его пошли на поправку. Он дрался тогда молчаливо, словно статуя, и падал, молча, без разговоров, без жалоб, громкой мольбы или проклятий. Такое спокойствие в крайние минуты, такая сосредоточенность рисуют нам героя в полном смысле этого слова.

Прапорщик сказал правду: невдали, возле палатки Барятинского, стояла, полуосвещенная огнем костров, группа нескольких лиц, среди которых отчетливее других виднелась фигура полковника Рудановского, что-то рассказывавшего остальным вполголоса, но с выразительными жестами. В палатку входили и оттуда выходили какие-то фигуры, завернутые в башлыки и бурки. Наконец, вышел и Бата. Он подошел к начальнику штаба, о чем-то пошептался с ним и, отойдя в сторону, позвал к себе рукою какого-то милиционера, закутанного с ног до головы и, видимо, собравшегося в дорогу. Милиционер, державший в поводу свою лошадь, передал ее другому товарищу, находившемуся тут же, и удалился с Батою подальше от горевших у палатки костров. Там они разговаривали около десяти минут. Наконец, милиционер кивнул головою, вернулся к товарищу, оба сели на коней и тихо двинулись из лагеря в поле.

Бата подошел к группе.

– Отправил? спросил начальник штаба.

– Поехали.

– Доберутся ли благополучно?

Бата усмехнулся.

– Ручаюсь, проговорил он твердо, хотя не сразу.

– Дай-то Бог. Однако им придется проехать под носом у Шамиля.

– Лес, да темная ночь – это их счастье. Не один, так другой, проговорил Бата минуту спустя. Я им велел ехать разными дорогами, и там они уж условятся между собою.

– Пожалуйте к генералу, проговорил казак, подойдя к начальнику штаба.

Группа разошлась.

Черною большою точкою прилипло к обширной кумыкской плоскости маленькое укрепление Куринское. В нем все тихо. За высоким валом, обнимающим его, едва виднеются, убеленные снегом, две-три крыши каких-то построек. Остановившись в расстоянии десяти-пятнадцати саженей от укрепления, вы видите, как из-за бруствера, время от времени, там и сям, высовываются черные папахи часовых. Одна из этих папах неподвижно остановилась на месте, не шелохнется несколько минут.

– Кто идет? вдруг крикнула эта папаха, и ружье ее задребезжало.

– Нарочный, – был ответ.

– Стой! Послать унтер-офицера! провозгласила папаха.

На бруствер быстро вскочила другая фигура.

– Кто идет? повторила она.

– Нарочный, – был снова ответ.

– Откуда?

– Князь Барятинский.

Фигура скрылась. Чрез несколько минуть ворота заскрипели, и на бревенчатый мост, перекинутый через ров, выступила команда человек из десяти.

– Нарочный, входи! проговорил прежний голос.

На мост вступил какой-то всадник, плотно окутанный в бурку и башлык. Его ввели в караульный дом, обезоружили и, под конвоем из трех человек, повели вглубь укрепления.

У одного из домиков, сквозь закрытые ставни которого пробивался слабый свет красного огня – по-видимому, от печки или от камина – стоял денежный походный ящик, возле которого прохаживался казак.

– Кто идет? гаркнул он, увидев четырех подходящих к дому людей.

– Солдат.

– Солдат, стой! Что отзыв?

Проговорен и отзыв вполголоса.

Обе стороны сошлись.

– К полковнику нарочный.

– Послать дежурного, сдержанно провозгласил казак.

Явился урядник. После двух-трех слов, нарочного ввели в дом.

В другой комнате, на деревянном топчане, покрытом ковром, и на кожаной подушке, седельной или постельной – трудно было разобрать, ногами к топившейся печке, с коротким чубуком в зубах, лежала знакомая нам уже по описанию фигура Бакланова. В углу на столике горела свечка.

– Маршеуй, могошуй, Баклан! проговорил нарочный, входя в комнату в сопровождении урядника, и приложив руку к папахе.

Бакланов повернулся и устремил на вошедшего свой орлиный, пронзающий взгляд.

– Откуда?

– Князь Барятинский.

– Князь где?

– Маюртуп.

Бакланов быстро приподнялся; чубук едва не выскочил у него из рук.

– Бумага есть?

Чеченец кивнул головою.