Борис Тебиев - Россия на перепутье эпох. Избранное. Том I

Созданная Кэри на указанной основе производительная теория заработной платы разделяется многими современными учеными. Согласно этой теории различные заработные платы прямо пропорциональны производительности национального рабочего дня. Заработная плата повышается или падает пропорционально производительности труда.

В Европе идеи Кэри получили распространение в конце 1840-х годов, благодаря работам французского экономиста Фредерика Бастиа (1801—1850), являвшегося по оценке С. Н. Булгакова, «одним из наиболее талантливых, искренних… увлекательных, искусных выразителей экономического либерализма» [21]. Полемизируя с социалистами и протекционистами, Бастиа во многом проявлял солидарность с идеями Кэри, заставив тем самым европейских ученых и экономических публицистов обратиться к его сочинениям.

Страстно защищая права личности и экономическую свободу, Бастиа отмечал, что когда человеческие учреждения мешают действиям божественных законов, то зло, как и всегда, следует за ошибкой. Оно только перемещается и поражает того, кого не должно бы поражать. Тогда оно перестает предупреждать и не научает, уже не полагает границы самому себе и не разрушает само себя собственным действием. Оно упирается, усиливается, как это произошло бы в физиологическом мире, если бы неразумие и излишество, совершаемые людьми одного полушария, не отзывались своими печальными последствиями только на людях противоположного полушария.

Осуждая вмешательство современных ему правительственных учреждений в экономическую жизнь, Бастиа с не меньшей озабоченностью писал и о социалистических проектах, для которых подобное вмешательство представлялось в виде лекарства от постигающих общество зол. «Развивая среди людей под предлогом человеколюбия искусственную солидарность, – писал Бастиа, – тем самым поражают личную ответственность, которая становится все меньше и меньше деятельной и действительной. Неуместным вмешательством правительственные власти искажают отношение труда и его вознаграждения, мутят законы промышленности и обмена, насилуют естественное развитие народного образования, сбивают капиталы и рабочие руки с их естественного пути, извращают мысли, распаляют нелепые притязания, высвечивают перед народными очами самые несбыточные надежды, вызывают неслыханную потерю человеческих сил, передвигают центры народонаселения, парализуют действие приобретенного опыта, короче говоря, сообщают всем интересам искусственные основы, стравливают их и потом восклицают: «Видите – интересы враждебны друг другу. Все зло – от свободы. Проклянем же и задушим эту свободу» [22].

Так же, как и Милль, Бастиа, считал, что политическая наука имеет своей задачей отличить то, что должно входить в прерогативы государства, от того, что не должно входить в них. Чтобы правильно установить это важное различие, не следует терять из виду, что государство всегда действует посредством силы. Оно в одно и то же время определяет и услуги, какие само делает, и услуги, которых взамен оказанных требует под именем обложения налогами. Дело законной обороны в этой связи должно состоять в том, чтобы заставить государство быть справедливым. Действия его должны ограничиваться установлением порядка, безопасности и справедливости. «Всякое правительственное действие вне этих пределов есть посягательство на совесть, разум, труд – одним слово, на человеческую свободу» [23].

Бастиа предлагал освободить от посягательств власти всю область частной деятельности. Только при этом условии, считал он, можно завоевать себе свободу или свободное действие гармонических законов, уготованных Богом для развития и прогресса человечества.

Исследуя вопрос о том, не приведет ли сокращение обширных бюджетов к ослаблению власти, потере ее устойчивости, умалению авторитета, превращению власти в игрушку партий, Бастиа утверждал обратное. «…Ввести общественную власть в пределы ее единственного, но существенного, неоспоримого, благодетельного, всеми желаемого и признанного назначения, – писал Бастиа, – значит обеспечить за ней общее уважение и сочувствие» [24].

В работах многих видных либеральных экономистов середины ХIХ столетия чувствуется отголосок имевших место в европейской политической науке того времени споров вокруг категорий «свобода» и «равенство», занимавших центральное место в системе демократических ценностей. Являясь основными символами европейских буржуазных революций, эти понятия в реальной жизни вступили в острое противоборство. Впервые это противоборство проявилось в революционной Франции, оказавшейся неожиданно разделенной на два враждебных лагеря – буржуазных либералов—жирондистов, отстаивавших принципы свободы, и мелкобуржуазных демократов-якобинцев, сторонников идеи равенства. Если первые настаивали на предоставлении возможно большей доли свободы отдельным самоуправляющимся единицам и видели в этом единственный способ ликвидации в стране старых феодальных порядков, то якобинцы противопоставляли основанному на идее свободы принципу федерализма принцип централизации, доказывая, что только сильная государственная власть в состоянии справиться с центробежными элементами, раздиравшими Францию в первые революционные годы. Их мало соблазнял лозунг буржуазной свободы, написанный на знамени жирондистов. Воспитанные на доктрине Ж. Ж. Руссо, они дорожили более равенством, чем свободой.

Позднее, обобщая политический и нравственный опыт отечественной истории, известный французский обществовед и политик Алексис Токвиль (1805—1859) внес существенную ясность в вопрос о свободе и равенстве, укрепив тем самым позиции экономического либерализма в идейной борьбе с его идеологическими противниками и, особенно в борьбе приверженцами социалистических и коммунистических идей. Прославляя свободу, Токвиль, утверждал, что неумеренное стремление к равенству и материальному благополучию может нанести непоправимый вред свободе и свободному развитию, привести народы к уничтожению демократии и господству тоталитаризма.

Отмечая неудержимость демократического потока, несущегося по Европе со времени Средних веков и низвергнувшего уже аристократию и королевскую власть, Токвиль высказывал предположение, что этот поток не остановится и перед буржуазией. Народы стремятся к свободе и равенству, полное осуществление этих принципов – идеал демократии. Но, любя свободу, демократические народы лучше понимают и выше ценят прелести равенства. Поэтому они иногда согласны пожертвовать свободой для сохранения равенства.

Между тем равенство, прямо не противореча свободе, развивает в обществе наклонности, грозящие установлением деспотизма. Обособляя людей друг от друга, равенство развивает в них партикуляризм и эгоизм. Увеличивается страсть к наживе: люди равнодушно относятся к общественным интересам и, устраняясь от общественной жизни, предоставляют все новые права правительству, лишь бы оно обеспечило порядок и спокойствие. Пользуясь этим, государственная власть расширяется и проникает все глубже в жизнь общества. Личность попадает во все большую зависимость. Местное самоуправление уничтожается и заменяется административной централизацией. Устанавливается всемогущая, абсолютная тирания народного большинства.