Татьяна Иванько - МилЛЕниум (Повесть о настоящем) Том 2

– Тебе идёт, – сказала она, намекая на мои ссадины, когда вышла из дверей роддома.

Я усмехнулся:

– Ну, так… Шрамы украшают мужчину. Злишься?

– На что?

– Что твой отчим застал меня у тебя?

– Он и так всё знал. Он приехал, уже всё знал, может не совсем твёрдо, но…

Знал, правда… Чёрт проницательный! И есть ему дело до всего! Сидел бы в Н-ске… И Юля ему досталась, и к Лёле ключик имеет!

Пока мы ехали до её общежития, она клевала носом – бессонная ночь. Я спросил, как дежурство. Она всегда рассказывала мне о работе. Я рассказывал ей. Я умею рассказать увлекательно и занятно. Тем более, в моей специальности трагедий не происходит почти никогда, случаи чаще забавные, чем печальные. Хотя случаются, конечно, и драмы.

Мы открыли двери в их общежитскую комнату. Вчера я не обратил внимания, во что она превратилась из-за нашей драки. Мне было не до этих мелочей. Но сегодня… Сегодня я обрадовался: жить здесь она не сможет.

Да… поначалу мы попытались разобрать сломанную кровать, но оказалось, что и матрас сломан, на нём было невозможно даже сидеть теперь. А вторая, что служила «диваном» и раньше была сломана, поэтому и «работала» диваном… и стол был покорёжен, целыми были только те самые когда-то новые стулья, на один из которых я и села в усталом изнеможении.

– Что же вы… натворили… Что вы вообще драться-то взялись? Взрослые дядьки… – с досадой проговорила я. Последнее моё убежище разгромили… что мне теперь на полу голом спать?…

– Ну, твоему дяде Валере особенно не за что меня любить-то…

Кирилл сел на второй стул, посмотрел на меня, наклонившись вперёд:

– Поедем домой, Лёля. Ты не можешь здесь остаться.

– Я не могу с тобой ехать.

– Лёля… Тебе некуда идти.

– Всегда есть куда идти, – упрямство выныривает снова.

– Это глупость, Лёля, – настаивал я. – Ты не пойдёшь со мной, потому что ты виноватой себя считаешь…

– Не надо, Кирилл, ничего не говори… Поедем к тебе, – устало согласилась она, поднимаясь с ужасного коричневого стула с железными ногами. Да всё тут было ужасное, хорошо, что разломали, не за что цепляться теперь… – Но… я вернусь сюда в ближайшие дни и… это не значит, что всё возобновляется, ты понимаешь?

Боже, спасибо! Как ты кстати появился, «дядя Валера»! Я в жизни бы её на Сущевский вал не заманил, если бы не ты и разгром, который мы вдвоём учинили в этой комнатушке…

Когда мы приехали домой, Лёля пошла в ванную, хотя всегда принимала душ на работе, я спросил, будет ли есть. Она отказалась.

Ничего не ест…

Когда она вышла из ванной, одетая в мой халат, который мог завернуться вокруг неё не то что два, но три раза, удивлённо посмотрела на меня:

– Ты не поехал на работу?

– С таким лицом лучше не показываться подчинённым и тем более начальству. Не находишь? – сказал я, – спать не будешь?

– Буду… Так устала, не могу даже спать или… Ох, Кирилл, какой это кошмар вернуться сюда…

С этими словами, она ушла в их с Алёшей комнату. Ничего, милая, всё проходит, и это пройдёт, главное, что ты не ненавидишь меня, что согласилась вернуться…

В подвале, где теперь мы только и можем укрываться от стрельбы и дневного зноя, уже нет прохлады. Её, должно быть и не было, кажется, что жара, как густой мёд, вот-вот окончательно потопит нас, как мух.

Мух всё больше. Людей всё меньше, но количество мух, огромных, неторопливых, радужно сине-зелёных, сытых, растёт в геометрической прогрессии. Здесь наступил рай для этих созданий. Ленивые и объевшиеся трупоеды процветают, лезут к живым, будто проверяя, не поступила ли уже новая пожива… А мы скоро станем вонять почти как мертвецы или даже хуже: воды нет, нам скоро совсем нечего будет пить, где уж вымыться…

Но мы принюхались и сладковатому запаху гниющей плоти, который наполняет плотную раскалённую атмосферу вместо пряного чарующего аромата трав и цветов, земли и бурной речной воды, который всегда был здесь, в этих краях. В нашем подвале воняет нами. И это лучше, это всё же запахи жизни.

До воды как-то надо добраться. Мы уже страдаем от жажды. Цистерна, на разбитой платформе изуродованного взрывом тягача, стала нам видна через разрушенную стену забора, но до неё метров тридцать, а то и пятьдесят. Но главное, мы не знаем, есть ли там вода…

– Лютер, а кто такая Лёля? – спросил Коля Маслов, или как мы стали его звать Масёл, когда мы сели, наконец, поесть, спустившись в наш подвал, что служил нам и спальней, и столовой, и лазаретом.

После его вопроса все захохотали, я удивлённо посмотрел на товарищей:

– Чего вы? – я оглядываю их, мне невдомёк, откуда они могут знать о Лёле.

Они, хохоча, оглядываются друг на друга, тоже мне, уши в пыли, шеи грязные, на лицах уже заскорузла грязь, а туда же – насмехаться!

– Да так, ничего, – он усмехнулся, глядя в свою миску с гретой тушёнкой, – просто ты каждую ночь зовёшь: «Лёля, Лёля!», одолел! – он посмотрел на меня, трясясь от смеха. – Жена, что ль? Ты женатый как мы поняли…

Я залился краской. Надо же, во сне разговаривать стал, никогда это за мной не водилось…

– Не жена, наверное, поэтому и зовёт! – все опять заржали, как кони. – Зазноба тайная!

– От них обеих сюда и свалил, – подхватили девчонки, подмигивая друг другу, поделились уже впечатлениями обо мне…

Варвара, Гена Варварин, хохотал, морщась, вчера ему сильно задело лицо, по касательной, но рана свежая ещё, болит…

Глушко мы прозвали Галушкой, смеётся, булькая, чуть не давясь перловкой в котелке.

– Ты не стесняйся, Лютер, какие тут тайны у нас друг от друга теперь? Так что, жена?

– Жена… – я наклонился, чтобы не очень видели моё пунцовое лицо.

– Не переживай, дождётся. Если судьба нам отсюда выбраться, дождётся, – Мишку Николенко, мы зовём Коленкой.

Только Слава Волков и девочки остались без прозвищ, у него фамилия была лучше любого прозвища, а девушки – они девушки, как можно им прозвища давать?

Они обе погибнут завтра, когда ураганным огнём обрушатся на нас какие-то свежие силы духов… Когда не останется ни одного, кто не был бы ранен хотя бы легко, кроме меня.

Но это всё будет завтра, а сегодня, мы ещё смеёмся, потому что живы, молоды, потому что нам надёжно здесь и спокойно, и даже вкусно с нашей перловой кашей с тушёнкой…

Но завтра настало. Как всегда настаёт для тех, кто жив…

К вечеру нас шестеро живых. Только парни.

Девочек погребло под остатками обрушившейся стены, возле которой они и были убиты одной очередью на двоих. Я видел… я это видел…

Было затишье с утра, и девчонки вышли за пределы укрытия по малой нужде… они не успели спрятаться от наших глаз за углом разрушенного бывшего гаража, только дошли до него и обернулись на нас, выглядывающих из наших «бойниц», одинаковые усмешки мелькнули на лицах… И тут, будто эти улыбки были сигналом: кажется отовсюду, сразу со всех сторон, как чудовищный свинцовый вихрь…