Татьяна Иванько - МилЛЕниум (Повесть о настоящем) Том 2

– Это чё, здесь уже? Что не сказал? Отметили бы…

– Да я забыл… я и сейчас-то, потому что ты спросил, вспомнил.

– А мне двадцать шесть. Но ни жены, ни… девушки по-серьёзному у меня не было никогда… – сказал Масёл с выдохом.

– Будет ещё, – говорю я.

– А я развёлся, – говорит Галушка. – Гулять стала, стерва, прикиньте! И добро бы не знал никто, так нет, всякий козёл мне намекал…

– А если бы не знал, ты простил бы что ли?

– Простил бы, подумаешь… – легко говорит он и я уверен, что он так легко соглашается, потому что он здесь, потому что у него просто нет возможности простить или нет. Да и нужно ли ей его прощение?… но он продолжил мечтательно: – Я же её люблю… Три года как развелись, она за другого давно вышла. А я всё думаю, может, уехать надо было вместе?.. Увезти её от него, да и всё?

– Что лучше неё никого нету? – удивляется Масёл.

– Дак… может и есть где, только я не вижу лучше. Так, потаскухи одни бездушные. Зарплату, квартиру, машину, кабаки, тряпки…

– И что, если бы вернулась, взял бы? – продолжает Волков, а я молчу, я не думал об этом. Я в последнее время чувствовал так, будто бы Лёля как была, будто не бросила меня…

– Взял бы, – не задумываясь, сразу ответил Галушка.

– Это потому что мы здесь, ты сейчас так думаешь… – сказал Волков, повторяя мои мысли. – Развёлся же…

– Дурак был.

– Н-да, мужики… – протянул Волков. – А у кого дети есть, ребята?

Оказалось, детей ни у кого нет…

– На аборты посылали кто? – опять допытывается Волков.

– Чё те неймётся сегодня, Волков? Спал бы…

– Три аборта, – проговорил Галушка хрипло.

Я ничего не сказал. Два выкидыша. Я не успел тогда даже начать думать о ребёнке, так быстро всё происходило, могло быть уже двое детей…

– Совсем хреново, мужики… Это если… так ничего и никого не останется от нас… – протянул Волков. – Ни следа… Будто нас и не было…

– Хорош, заладил… Дятел х**… – злится уже Масёл.

– Никто не погибнет больше. И ребята будут живы, – сказал я. – Мы тут кровавую дань достаточную заплатили. Все вернёмся.

Почему-то всех успокоили мои слова, даже меня самого. И мы заснули, и я снова вижу Лёлю во сне.

Как хорошо в этом сне, никакой боли, никакой обиды. Ни ревности… Лёля. Лёля улыбается, Лёля смеётся, Лёля подходит ко мне, Лёля целует меня. Лёля с горящими щеками и губами… Лёля… Лёля… Лёля…

Грохот разбудил меня, возвращая обратно в этот подвал, где уже поднимаются и мои товарищи, разбуженные грохотом… Я первым успел схватить автомат, хотя надо бы отлить… вот чёрт…

Мы побежали наверх на первый этаж нашей крепости, ночью прошёл дождь и здесь теперь лужи и пахнет влагой, мокрыми стенами, мокрой штукатуркой, почти не воняет мертвечиной…

Я едва залёг к своей импровизированной бойнице, как мы услышали с неба шумы винтов, самолёты или вертолёты или и то и другое вместе… но парни ещё не успели подняться.

Я обрадованно оглянулся, чтобы сказать: наша авиация, у чеченцев самолётов нет… как оглушающий гром, раскалывающий весь мир, всё небо и землю… грохот и всё…

– Кирилл! Он здесь, он в Москве! Он в госпитале! Мне прислали письмо… вот!

Лёля почти вбежала в квартиру и, разуваясь, закричала из прихожей, вбежала ко мне в кабинет. Она держит растормошённый конверт в руке, сразу видно, как она нервно вскрывала его… Такой радостной я не видел её ещё ни разу, вообще никогда:

– Это товарищ его написал, Маслов. Люся сегодня утром получила на наш адрес. Я же прописана в общежитии… вот туда и… Слушай: «Лёля, простите, что так обращаюсь, так называет вас ваш муж, Алексей Легостаев. Он жив, ранен и отправлен в Москву. Он герой у вас, он спас нас всех. Вы передайте ему, пожалуйста, что мы все живы. И Масёл, это я, и Волков, и Варвара, и даже Коленка, и Галушка. Не удивляйтесь, он поймёт. Он замечательный доктор и человек редкий. И талант от Бога. Он пел нам свои песни. И ещё, Лёля, он очень вас любит. Не отпускайте его больше на войну. Николай Маслов.»

– Ты слышишь, Кирюша, милый?! Мой милый Кирюша, Лёня здесь, в Москве! Надо только найти в каком госпитале! – она обнимает меня, сидящего за столом.

– Да в «Бурденке» должно быть, где ещё… – сказал я, вставая ей навстречу, взял письмо из её рук.

Пробежав глазами, понимаю её радость и ещё понимаю то, о чём ещё не успела подумать она: если он тут в Москве, значит, ранен серьёзно…

Сейчас важно, что он жив. Кирюшей назвала меня, никогда так не называла…

– Так поехали!

– Погоди, надо позвонить вначале, а если он не там…

– Позвони, Кирюшенька!

Но я притягиваю её ладонью за шею к себе, я целую её в губы, я не делал этого с того несчастного дня, двенадцатого июня. Я не позволял себе этого, чувствуя, что ей нежеланен не то, что я, но сама жизнь.

А теперь, когда жизнь со всеми красками вернулась и в глаза её и в её лицо, я не могу не воспользоваться этим мгновением… просто почувствовать, что мы живы. Все мы живы. Мы тут замерли в анабиозе, пока ждали вестей от Алёши…

– Что ты… – она отодвинулась немного удивлённо… – Кирюша…

– Прости меня… – я отвернулся, опираясь о столешницу сжатыми кулаками.

– Ты прости меня, за всё… – Лёля обняла меня со спины. Мягко и нежно, так что у меня сразу стало тепло на сердце. Всё же она любит меня…

Алёша оказался в Бурденко в реанимации. Лёля хочет немедля поехать, и мне не убедить её, что нас скорее всего не пустят к нему.

Госпиталь Бурденко совсем рядом, ехать четверть часа.

– Ты скажи, кто ты, Кирилл, тогда нас пустят, – настаивает Лёля, мы проходим внутрь, я вижу нас в громадном старинном зеркале в вестибюле, я – кажущийся даже себе огромным, и Лёля – тоненькая, юная, с этими струящимися волосами… Как она владеет мной, я абсолютно в её власти…

Я оставил её здесь, а сам прошёл к начальнику госпиталя, я хочу узнать вначале, можно ли Лёле вообще его видеть… Я стараюсь не думать о том, что может быть с Алёшей, с моим мальчиком…

Я извелась, ожидая Кирилла. Здесь мы были на Нейрохирургии… Какой ужас быть здесь с другой стороны. Не врачом, не владетелем судеб, а пациентом, близким человеком того, кто лечится…

Я не могла не вспомнить и ту больную девочку, что оперировали тогда нейрохирурги, и её отца, бессильно и обречённо смотревшего на нас…

Нет, Лёня не умрёт… Нет-нет! Его вернули мне не для того, чтобы отнять снова!..

Появился Кирилл, он в халате и для меня несёт халат. Я обрадовалась: нас пускают! Впрочем, кто и в чём мог когда-нибудь отказать Кириллу?

Начальник госпиталя оглядел меня без стеснения и с интересом. Наглый взгляд не тронул меня, думайте что хотите, только пустите к Лёне…

Мы проходим по коридорам. Халат, что мне дали, здоровенный, пахнет хлоркой от отбеливателя, я застегнула его, подвернула рукава, пока шла вслед за мужчинами. Мы дошли, наконец, до двери с окошком, это реанимация. Просторное помещение, на… чёрт его знает, на сколько коек, тут ещё ответвления какие-то в этом старинном здании…