Татьяна Иванько - МилЛЕниум (Повесть о настоящем) Том 2

…Но как тут узнать моего сына… я оглянулся почти беспомощно на начальника. Он тоже искал глазами сестёр, чтобы спросить, который Легостаев. И тут я увидел, что Лёля уже нашла Алёшу… Среди этих, почти без лиц, забинтованных, закрытых масками ИВЛ парней… безошибочно могла узнать только она. Женское сердце видит лучше глаз. Любящее женское сердце…

Лёня… Голова, левая половина лица забинтованы, трубка подходит к губам, прилеплена пластырем… Боже… вся левая половина тела… обожжена, должно быть?.. Рука в гипсе, нога привязана к грузу…

– Сочетанная травма, – начальник читает историю болезни. Контузия. Субарахноидальное кровоизлияние, ожоги первой-второй степени лица и грудной клетки, переломы четвёртого, пятого, шестого рёбер слева, ушиб грудной клетки. Переломы плечевой и лучевой и локтевой костей слева. Перелом большой и малой берцовых костей слева… – начальник посмотрел на сестру: – На ИВЛ? Сам не дышит?

– Пневмония началась вчера, перестал дышать… – тихо ответил начальник, как приговор…

Я помертвела… Лёня…

Алёшка обречён… Травмы – ерунда, но пневмония… да ещё госпитальная – это почти без шансов, её же ни один антибиотик не возьмёт, возбудитель, выросший в стенах больниц, неубиваем, стоек ко всему, даже к жёсткому рентгеновскому излучению… Мой мальчик…

– Геройский сын у вас, Кирилл Иваныч. Сказали, один с отрядом из пяти человек держал здание госпиталя почти три недели. Пока наша же авиация не шмальнула по городу… Хорошо, что товарищи его вытащили, что наши подошли всё же вовремя…

…Я слышу, что он говорит… И будто его, Лёниными глазами вижу всё, что произошло.

И оглушительный грохот и огромные падающие сверху камни, слипшиеся цементом кирпичи, пламя обжигает кожу, ломаются мои кости, гудит, будто колокол моя голова…

А потом полёт и лёгкость, темнота…

…Это не всё, что я видел, Лёля… Я ещё видел тебя… я видел тебя и только поэтому лёгкость вполне не овладела мною… Ты со мной. Ты была со мной каждый день, каждую ночь там. И сейчас ты со мной… Я тебя вижу, я тебя чувствую… Лёля, я чувствую твоё сердце рядом, только не уходи, не забирай сердца…

Лёля не выходит из госпиталя ни на минуту уже пятый день. Ей позволили быть рядом с Алёшей. И мне начинает казаться, что она держит, буквально держит его здесь, на земле. Возле себя. Она засыпает, падая головой, рядом с ним на койку.

Она выходит только, чтобы поесть за три минуты раз в день, ну ещё, может быть, в душ, потому что даже через неделю своего пребывания здесь, она не перестаёт пахнуть своим волшебным свежим ароматом прекрасного тела…

Я приходил дважды в день, ненадолго. Говорил с врачами, они удивлялись… они не видели ещё примеров такой стойкости. И его и её… Как он жив до сих пор? Он пролихорадил почти неделю и температура начала возвращаться к нормальной.

Она ходит за ним как за младенцем, выполняет всю работу реанимационных сестёр, не вмешиваясь ни в назначения, ни в применение лекарств, выполняет только работу сиделки… а ещё, это сёстры говорили мне, говорит с ним, всё время, шёпотом, обнимая его голову, наклонясь к подушке, держа здоровую руку…

–…Тихо-тихо, мы не слышим, но всё время что-то говорит. Не отпускает, – вполголоса говорят мне сёстры.

– Она не отпустит, – говорю, я знаю.

– Моему бы сыну такую жену, – говорит одна из сестёр, ещё, по-моему, слишком молодая, чтобы думать о невестах для сына.

На восьмой день сняли ИВЛ. Алёша стал дышать сам. И появилась серьёзная надежда на то, что он останется всё же с нами, останется в живых… Я как робот действую все эти недели, я не могу позволить себе чувствовать, иначе я сойду с ума от горя и чувства вины…

Пока я бегал в Бурденко каждый день, и Лёля не выходила отсюда, в Хасавюрте подписали мир, оканчивая войну. Войну окончили официально, война окончена, а мой мальчик ещё не очнулся…

Не очнулся. Но… я услышала, как он шепчет… Что, Лёня?.. я наклонилась ближе. Как можно ближе к нему… Боже мой…Боже мой, он шепчет моё имя… Лёня, милый мой…

Он не просто шепчет, он зовёт… и на другой день. Он открывает глаза ненадолго, но пока не говорит… повязку с лица уже сняли, как и с головы, опалённые волосы, ресницы, брови, но ожоги почти зажили. На груди хуже, здесь были пузыри, они засохли в корки, я их обрабатываю каждый день, стараясь не причинять боль, хотя он и без сознания. Но вот он открыл глаза…

Он открыл глаза. Они улыбаются… «Лёля… как хорошо…» он улыбается, снова закрывая глаза…

Когда пришёл Кирилл в этот день, я сказала ему, что Лёня открывал глаза… Кирилл обнял меня с радостью.

То, где был Лёня, где он теперь мы с ним до сих пор держим в секрете от всех наших Н-ских, мы решили подождать, пока ему не станет по-настоящему лучше…

– Приедут наши, что про нас говорить будем? – спросил Кирилл.

Она ничего не ответила.

– Или ты надеешься, что Алёшка простит всё? – он посмотрел на меня так, будто хочет проникнуть в мои мысли.

Но что тут проникать, ясно, что я мечтаю о том, что Лёня простит меня и всё забудет…

Она не говорит ничего… да, мы с ней преступники, и Алёша – наша жертва. Сознаться в преступлении всем… Я готов потерять всё, если она будет со мной. Но не Лёля…

Теперь Лёня приходит в себя уже по-настоящему, надолго. Но смотрит уже строго и молчит. То ли не узнаёт меня, то ли у него нет для меня слов…

Я две недели здесь. Я знаю уже всех сестёр реанимации, завтра Лёню переведут отсюда в обычную палату. Ему предстоит учиться ходить, но это будет ещё не скоро, пока ещё снимут вытяжение, наложат гипс, потом начнёт… Даже сидеть он ещё не способен… даже глотать может только пятый день…

– Ты давно здесь? – наконец спросил Лёня, глядя на меня.

Я даже вздрогнула от неожиданности.

– Д-две недели, – запнувшись, отвечаю я.

– Почему?

– Почему? Что, «почему», Лёня?

– Почему ты здесь? Жалеть пришла?

– Жалеть? – я не сразу поняла.

Я и не думала его ещё жалеть, я так хочу его вернуть, что ни о какой жалости я не помышляла. Я хотела его вернуть на землю, теперь я хочу вернуть его в мою жизнь, потому что без него для меня ничего нет.

– Страшный я?

Я смотрю на него, он задавал мне этот вопрос когда-то, когда синяки уродовали его милое лицо. Теперь он страшно худой, левая половина лица ещё сизо-красного цвета и шелушится корочками. Кирилл принёс мне мазь для восстановления кожи, я исправно мазала Лёню ею. Ресницы и бровь тоже скоро вырастут, как растут уже волосы на левом виске…

– Да нет, не очень-то, – говорю я, вспоминая, какой он был, когда я увидела его здесь, с этой трубкой, вот когда был страшный… но я не говорю ему об этом.

– Ты и… судно мне выносишь…

– Судно у тебя третий день, милый, до этого катетер был…