Нина Молева - Москва гоголевская

Что побудило Д. Н. Бантыш-Каменского так скоро расстаться с домом? Вероятнее всего, материальные затруднения – историк жил с семьей на одно жалованье и после смерти оставил лишь долги, милостиво – «в память долголетней беспорочной службы» – оплаченные Николаем I. В Петербурге он действительно скоро получает назначение тобольским губернатором – служба тем более неудачная, что попытки Л. Н. Бантыш-Каменского упорядочить правовое положение ссыльных и осужденных приводят к возбуждению против него дела. «Шемякин суд в XIX столетии» – назовет историк составленное им описание своих злоключений.

Кстати, одним из выдвинутых против него обвинений было вскрытие в 1827 году могилы А. А. Меншикова в Березове, откуда Бантыш-Каменский изъял нательный крест «Алексашки», бантик из лент, почему-то лежавший у него на груди, волосы из его бровей и небольшой кусок от кедрового гроба. Все это ждало историка впереди, а пока, полный надежд и планов, он продает свое московское жилище П. Б. Огареву, перебиравшемуся в старую столицу из своего пензенского имения Старое Акшено, чтобы дать образование детям.

Дружба с А. И. Герценом, клятва на Воробьевых горах, университетский кружок, собиравшийся в огаревском доме, – так привычно рисуется юность поэта Н. П. Огарева. Однако жизнь в доме у Никитских ворот имела множество и иных нюансов. «Тяжеловесная скука», внешняя бесконфликтность и внутренний бунт; сухой, склонный к бесконечным назиданиям отец, здесь же – и неприметная на первый взгляд гувернантка Горсеттер, познакомившая воспитанника и с поэзией Шиллера, и с «Войнаровским» К. Ф. Рылеева. Была холодная анфилада парадных, зал – и была уютная, в красных с золотой полоской обоях комната, где Огарев с друзьями мог до полуночи засиживаться, ведя бесконечные разговоры о декабристах, Французской революции, республике. Можно даже достаточно точно представить себе, где эта комната была, раз в полуденное время ее заливали солнечные лучи, – со стороны бульвара, или даже точнее – в той самой двухэтажной пристройке, где сегодня расположился «Театр у Никитских ворот». Здесь Огарев переживет свое первое романтическое увлечение юной Сушковой, будущей известной поэтессой Евдокией Ростопчиной; и здесь же его арестуют в 1832 году. Хозяйкой дома у Никитских ворот станет его сестра Анна – полковница Плаутина, как назовут ее документы.

Полузабытая и во всяком случае далеко не популярная сегодня даже среди историков фамилия – каким ореолом была она отмечена в годы замужества А. П. Огаревой! Николай Федорович Плаутин, воспитанник все того же Благородного пансиона Московского университета, однокашник и Грибоедова, и братьев Лобановых-Ростовских. Шестнадцати лет вступает он в полк Костромского ополчения – поместья Плаутиных находились на Костромщине, вблизи маленького города Луха, – участвует во многих сражениях, принимает участие в осаде Дрездена. Его храбрость рождает легенды и во время Турецкой кампании 1828-1829 годов. Служивший в лейб-гвардии гусарском полку, Н. Ф. Плаутин станет в 1839 году его командиром. Заметный след оставит и последующая деятельность былого воина – в Государственной думе, в обсуждении земской реформы 1863 года. Из его младших братьев Михаил дослужится до чина генерал-майора, женившийся на А. Г. Огаревой Сергей – до чина полковника.

Был рисунок, о котором велись давние споры. И была мечта о живописи, не сумевшая привлечь внимания исследователей.

Рисунок «немой» сцены «Ревизора» в представлении большинства современников принадлежал Гоголю. Сомнения пришли к историкам: других набросков писателя – для сравнения – не существовало. Отсюда гораздо более вероятным становится авторство А. А. Каратыгина. Актер много и постоянно рисовал, близко знал Гоголя и разбирался в его постановочных замыслах. Известным доказательством в его пользу становился и гротесковый характер сцены: П. А. Каратыгина отличала острая ироничность. Единственная посылка оставалась забытой – искусствоведческий анализ. Каратыгинские наброски говорили о не лишенном способности и наблюдательности дилетанте, «немая» сцена являла собой образец профессионального мастерства. Даже среди известных художников так могли рисовать далеко не многие.

Мечта родилась в лицейские годы. В пятнадцать лет ее можно принять за детское увлечение: «Дражайший папенька, Вы, я думаю, не допустите погибнуть столь себя прославившим рисункам». Речь идет о присылке сравнительно дорого стоивших рам со стеклами.

Гоголь работает в достаточно сложной и требующей определенных навыков технике пастели, и он слишком дорожит тем, чего удается достигнуть: «Хотел бы вам послать несколько картинок, рисованных на картонах и сухими колерами, но некоторые из них еще не докончены, а другие, боюсь, чтоб не потерялись дорогою, потому что рисовка их весьма нежна». Спустя тринадцать лет автор «Ревизора» будет сетовать в письме В. А. Жуковскому из Рима: «…Будь я живописец, хоть даже плохой, я бы был обеспечен. Здесь в Риме около 15 человек наших художников, которые недавно высланы из Академии, из которых иные рисуют хуже моего; они все получают по три тысячи в год. – Поди я в актеры – я был бы обеспечен: актеры получают по 1000 и больше, а вы сами знаете, что я не был бы плохой актер. – Но я писатель – и потому должен умереть с голоду».

Память о живописи, сцене – не пустые слова. П. В. Анненков, перечисляя те виды деятельности, к которым обращался Гоголь перед первым отъездом за границу, называет чиновничью, писательскую, актерскую и художническую. У Гоголя редкая беспристрастность в определении любых своих возможностей и безусловное отвращение к дилетантизму. В лицейские годы он делился с дядей мыслями о служении закону. Пусть лицеист меньше всего представлял себе, в каких формах это служение может воплощаться, но, в конце концов, с момента устройства в департамент он достаточно быстро начинает подниматься по ступенькам служебной лестницы. После первых оставшихся незамеченными, но и малозначительных публикаций «Вечера на хуторе близ Диканьки» приносят настоящий успех. Что касается «Ганса Кюхельгартена», то он с самого начала вызывал сомнения у автора, и самый суровый приговор Гоголь способен вынести себе сам. Характерная подробность. Из своих куда каких скромных средств он потратится на то, чтобы снять номер и в его печи, втайне ото всех, сжечь весь тираж поэмы, который принесет сюда вместе со слугой. (Судьба дома – в той же гостинице «Неаполь» на Вознесенском проспекте Петербурга, в таком же скромнейшем номере жил в декабрьские дни 1825 года и был арестован П. Г. Каховский.)

Читать дальше