Борис Филин - Листая старые журналы…

1-го февр. 1699 г. была приготовлена инструкция им, и в том же месяце Бергеньельм и Гёте отправились в путь, вокруг Ботнического залива через Улеоборг, Иденсальми и Куопио в Выборг, где Линдьельм ожидал своих коллег, прибывших туда к 21 марта. Отсюда поехали через Финский залив, лед которого еще держал, в Копорье и Нарву. По дороге к ним присоединился 26 марта переводчик Густав Солдан. 26-го мая послы выехали из Нарвы и 26-го июля торжественно въехали в Москву через Никольские ворота во время ужасного пожара. Квартира посольству была отведена в Ростовском доме в Китай-городе, но в полночь пришлось среди пламени перебраться в дом одного купца из Нарвы в Немецкой Слободе, а свите пришлось расположиться под открытым небом. 6 августа послы могли снова перебраться в Ростовский доме, где они постарались восполнить скудную меблировку коврами Его Величества и привезенным с собою большим портретом в золотой раме Карла ХІІ-го, поставив его на почетное место в зале. (Портрет этот остался в Москве, т. к. царь выразил желание иметь его, и послы при отъезде поднесли его в подарок).

Посольство оказалось вынужденным на продолжительное бездействие, царь находился в Азове и вернулся в Москву лишь 27 сентября. Наконец, 13 октября он принял послов в торжественной аудиенции. Они приехали на нее в собственной парадной карете царя, которая некогда принадлежала шведскому послу Лилиенроту на Рисвикском конгрессе, была куплена Генеральными Штатами и поднесена в дар царю во время посещения им Голландии. Подарки короля Карла несли 140 солдат; царь принял их с удовольствием и не мог удержаться, когда мимо несли серебряную группу – кружку, изображающую бога вина, поддерживаемого амурами, и за ней лохань, и говорил, смеясь: «Si, Bacchus!».

Уже на следующий день начались заседания, причём граф Фёдор Алексеевич Головин, в это время всецело заведовавший у Царя всеми вопросами иностранной политики, был представителем России. Во время переговоров наблюдалась некоторая натянутость; между прочим, с русской стороны жаловались на недостойное обращение с царём в Риге, когда он сопровождал инкогнито великое русское посольство, и также на прибытие шведских послов в Москву во время отсутствия царя. Положение послов стало еще мучительнее, когда их заведующий хозяйством майор Якоб Ранк 16 октября тяжело ранил бранденбургского резидента Цезельского во время встречи с ним у шведского комиссара Книпера на Шведском Дворе, что чрезвычайно рассердило царя. Шведское посольство в течении нескольких часов было заперто в его квартире двумя эскадронами драгун, потому что думали, что там спрятался Ранк, но после его нашли в Ямской Слободе, отвели в Преображенское и держали там в тюрьме, заковав в железо за шею, ноги и руки. Все попытки освободить его остались бесплодны, хотя и саксонский резидент ген.-майор Карловиц предложил свою помощь (Ранк был освобожден из оков лишь 26 июля 1700 года – и умер на следующий день).

В то же время совещания шли своим порядком. Русские рассматривали привезенную послами королевскую конфирмацию и обсуждался проект подобного же документа с царской стороны. 20-го ноября послы имели прощальную аудиенцию, при чем передали царю королевскую конфирмацию и из его рук получили его конфирмацию и рекредитив. Прощальные подарки, соболя, переданные им 24-го, были не особенно ценны и не соответствовали тому, что получили предыдущие послы.

На следующий день послы были приглашены в Преображенское смотреть ученье Преображенского полка, при чем царь исполнял обязанности капитана бомбардирской роты. После ученья они были приглашены в «сержантскую квартиру» царя и там, пока Его Величество был на улице, устраивая какие-то дела этого полка, они сидели с множеством русских господ безо всякого порядка где попало, пока Его Царское Величество пришел сам через 1 1/ 2 часа,. когда г.г. послы встали, чтобы выразить ему свое почтение, то Его Царское Величество тотчас заставил их снова сесть за стол, так что г.г. посланники оказались сидящими посредине против Его Царского Величества, имея по обеим сторонам его бояр. Часть кавалеров, бывшая с их превосходительствами, стояла подле с переводчиком и служила. Его Царское Величество выказал себя в описанном случае очень дружелюбным и весёлым; но он не желал, чтобы переводил переводчик Солдан, но его собственный толмач, по имени Петр Шафиров. И когда время начало клониться к ночи, г.г. посланники встали и простились с Его Царским Величеством; тогда Его Царское Величество из особенной милости спросил, сколько им лет, на что они сказали каждый за себя, а Его Величество записал в своей книжке и высчитал, что им всем вместе 200 лет без одного года; затем, с их позволения снял с них парики, чтобы видеть, седые ли у них волоса, и когда дошел до его превосходительства г. Бергеньельма, поцеловал его в лоб и обнял его.

27-го ноября царь объявил, что будет у комиссара Книпера на Шведском Дворе, и выразил желание «иметь возможность еще раз поговорить с г.г. послами до их отъезда». Обь этом свидании, бывшем 28 ноября, в протоколе посольства записано следующее:

Около полдня г.г. послы поехали в данной им Его Королевским Величеством карете, и оба камергера каждый на своей приступке, на Шведский Двор, чтобы обедать там вместе с Царем у торгового агента Книпера. При их прибытии никого еще не было, кроме племянника Лефорта, носящего звание полковника, и брата воеводы Новгородского, Петра Матвеевича Апраксина, который был с царем под Азовом и служил подполковником; оба они были проворные и ловкие молодые люди, выказывавшие к г.г. послам большую вежливость, особенно последний, который от имени своего брата-воеводы высказал особенное удовольствие, что г.г. послы на первой своей аудиенции у царя хвалили распоряжения названного воеводы для их приема в Новгороде и незамедлительного отъезда оттуда.

После того, как провели около часа во всевозможных разговорах, прибыл также сам царь и с ним или тотчас после него некоторые бояре, как князь Михайло Алегукович Черкасский, управлявший Москвой во время отсутствия царя, фельдмаршал Шеин, Лев Кириллович Нарышкин и Фёдор Алексеевич Головин, князь Репнин, который поставил 200 драгун вокруг квартиры послов, когда случилось несчастие с их заведующим хозяйством, полковник Блумберг, майор, обучавший в течении нескольких дней перед тем Преображенский полк, и любимец царя Александр Данилов Меньшиков.

Как только прибывшие вошли в зал, царь с боярами пошёл в спальню г. Книпера, где их угощали водкой и Канарским вином, но прочие оставались в зале, получая такое же угощение, каковым воспользовались и г.г. послы при их прибытии.

Немного времени спустя царь и бояре снова вышли в залу, где были поставлены два овальных стола достаточной величины, одень уставленный рыбой и теми кушаньями, какие русские едят во время их постов, за которым сели царь с боярами и друге из его свиты; другой стол был уставлен хорошими и вкусно приготовленными кушаньями, какие обычны у немцев и других живущих там иностранцев; этот стол заняли г.г. послы, полковник Лефорт, датский комиссар Росенбуск, камергеры из легации и некоторые друзья Книпера. Вскоре после того, как сели за стол, начал царский шут (который всюду сопровождал его, высокого роста и одетый в красное платье) резкими словами и обвинениями прохаживаться насчет бояр, которые мало или совсем не заботились и не принимали к сердцу, какие труды и работы принимает Его Царское Величество для блага и пользы их и всех его подданных. Они оставались дома, веселились и собирали большие деньги и имения, в то время как Его Царское Величество терпел нужду и в еде, и в питье, проводил много утомительных часов и даже не щадил своей жизни. Если бы с Его Царским Величеством (чего однако да избавит Господь) через это случилось какое-нибудь несчастие или постигла бы его смерть, то они по этому поводу скорее выражали бы радость, чем скорбь, и считали бы, что это хорошо, что им теперь можно делать, что они сами хотят. Если они теперь представляются верноподданными и послушными, кланяются и сгибаются, то это скорей происходит от страха и принуждения, чем по их охоте и доброй воле. Его Царское Величество сам может достаточно заметить, насколько верноподданные и преданные сердца имеют они, когда они выказывают всяческую вялость в поддержке его в дорогих военных приготовлениях, и еще в другом, что ему приходилось делать, несмотря на то, что у них большие имения, богатства и много денег Он долго продолжал такие и подобные разговоры; царь слушал их, как не совсем невероятное, бросая взгляды то на одного, то на другого боярина, которые как в столбняке сидели совершенно молча и безгласно, пока наконец старый князь Михайло Алегукович Черкасский набрался смелости и сказал, что он не знает за собой ничего подобного, и таким образом надеется, что прошел свою жизнь до нынешнего преклонного возраста так, что никто не в праве обвинять его, что он что-либо упустил из того, чем он обязан к Его Царскому Величеству, как предназначенному ему Богом государю. Если же кто-либо думает быть его обвинителем, то он докажет свою невинность или в противном случае понесёт заслуженное наказание. В таком же смысле сказал насколько слов и воевода Шеин. Но хозяин Книпер всячески постарался прекратить эти неприятные разговоры, подав вина и начав всевозможные тосты, какие могли послужить, чтобы развеселить гостей, при чем прекратились прежние неприятные речи и начались другие веселые. Сам царь начал тост за здоровье Его Королевского Величества, на что г.г. легаты начали тост за здоровье Его Царского Величества, но он не желал этого позволить, но они сначала должны были выпить за здоровье Его Королевского Величества, потом последовал тост за царя и многие тосты за королевский и царский дома. В это же время послышались литаврщики и трубачи посольства и при каждом тосте стреляли из 4-х орудий, поставленных Книпером на дворе. Когда было подано третье блюдо, царь сказал: «Мы могли бы сесть поближе друг к другу», и велел сдвинуть вместе оба стола и сел за стол г.г. легатов к г. Бергеньельму, выказывая большую веселость и пускаясь во всевозможные веселые разговоры, пил за их здоровье много раз, и когда заметил, что г. Бергеньельм охотно бы уклонился от питья, он совершенно освободил его, сказав, чтобы он не пил больше того, сколько сам хочет. Но обоих других г.г. посланников он положительно хотел перепить, и когда увидел, что паж взял стакан, который г. Линдьельм не допил до конца, он схватил со стола пшеничный хлеб и бросил пажу в голову, заставив его принести стакан обратно.