Борис Филин - Каникулы разума. Колдовство, ведьмы, одержимость

На последние сорок дней комиссар поставил рядом с ним двух монахов, чтобы обратить его в свою веру. Но все было напрасно. Ничто не могло тронуть этого закоренелого грешника. Это правда, однако, что обращение мага является настолько редким явлением, что его следует отнести к разряду чудес. «Я не удивляюсь», – говорит один из присутствующих, – «ни его неосведомленности, ни его отказу признать себя виновным в колдовстве, как под пыткой, так и при казни, ибо известно, что колдуны обещают дьяволу никогда не признаваться в этом преступлении, а он в свою очередь ожесточает их сердца, так что они идут на смерть безумными и совершенно нечувствительными к своим несчастьям». Прежде чем подвергнуть пленника пыткам, к нему обратился отец Лактанс, человек великой веры, избранный епископом Пуатье для того, чтобы побудить преступника покаяться, как это всегда делается в случае с магами. Все плакали, кроме пленника. Г-н де Лобардемон тоже заговорил с ним вместе с судебным лейтенантом из Орлеана, но, несмотря на все их усилия, они не произвели на него никакого впечатления. Это побудило г-на де Лобардемона отдать приказ о применении пыток бутсом 11, во время которых он повторил свои вопросы относительно сообщников. Грандье всегда отвечал, что он не волшебник, хотя совершал и более тяжкие преступления. Когда его спросили, какие именно преступления, он ответил, что преступления человеческой слабости, и добавил, что если бы он был повинен в магии, то стыдился бы этого меньше, чем других своих преступлений. Эта речь была смешна, особенно в устах священника, который должен был лучше, чем мирянин, знать, что из всех преступлений самое великое-это колдовство.

Пытка не вызвала у него ничего, кроме криков или, скорее, вздохов из глубины его груди, не сопровождаемых слезами, хотя, согласно ритуалу, он бы плакал, если бы был невиновен, но если виновен, оставаться бы без слез. Несмотря на сильную жажду, он несколько раз отказывался пить святую воду, когда ему ее подавали. Наконец, принужденный пить, он сделал несколько глотков с горящими глазами и ужасным выражением на лице. Никогда даже в самых страшных мучениях он не произносил имени Иисуса Христа или Святой Девы, разве что повторяя слова, которые ему было приказано произнести, да и то так холодно и скованно, что помощники приходили в ужас. Он никогда не обращал своего взора ни на образ Христа, ни на образ Девы Марии, которые были ему предоставлены, несмотря на увещевания. Они были еще более возмущены, когда попытались заставить его произнести молитву, которую каждый добрый христианин обращает к своему ангелу-хранителю, особенно в самых крайних случаях, и он сказал, что не знает ее. Таково было его поведение под пыткой: в таком состоянии в обычном человеке пробуждалось бы всякое религиозное чувство.

Затем его ноги были вымыты и помещены рядом с огнем, чтобы восстановить кровообращение; затем он начал говорить с охранниками, шутя и смеясь, и будто пошел бы дальше, если бы они ему позволили. Он не говорил ни о принятии таинства покаяния, ни о прошении Божьего прощения. Они отдали его на исповедь отцу Архангелу, который спросил его, не хочет ли он исповедаться. Он ответил, что сделал это в прошлый вторник, после чего сел обедать с тем же аппетитом, что и обычно, выпил три или четыре стакана вина и заговорил обо всем, кроме Бога. Вместо того чтобы слушать то, что ему говорили на благо его души, он произносил заранее подготовленные речи, как будто проповедовал. Они состояли в жалобах на боль в ногах и ощущение холода вокруг головы, в просьбах о питье или еде и в мольбах о том, чтобы его не сожгли заживо.

Когда его внесли в зал суда, где святые отцы начали готовить его к смерти, он оттолкнул рукой принесенное ему распятие и пробормотал сквозь зубы несколько слов, которые не были услышаны. Его охранники, ставшие свидетелями этого действия, были шокированы и сказали монаху не предлагать ему распятие снова, так как он его отверг. Он никому не позволял молиться за себя, ни до, ни во время исполнения приговора – только, когда он шел по улицам, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, чтобы посмотреть на людей, было замечено, что он дважды произнес: «моли Бога за меня», и те, с кем он говорил, были гугенотами, среди которых был отступник. Монах, который был с ним, увещевал его сказать: «Cor mundum crea in me, Deus». Грандье повернулся к нему спиной и сказал с презрением: «Cor mundum crea in me, Deus» (лат. «Сердце чистое сотвори во мне, Боже» – пер.).

Дойдя до места казни, отцы церкви удвоили свою милосердную заботливость и самым настойчивым образом стали уговаривать его обратиться к Богу в эту минуту, поднесли ему распятие и положили его на грудь, но он так и не соизволил взглянуть на него, а раз или два даже отвернулся; он покачал головой, когда ему предложили святую воду. Казалось, ему не терпится покончить с жизнью, и он торопился зажечь огонь, то ли потому, что не ожидал этого, то ли боялся, что у него хватит слабости назвать имена своих сообщников; или, возможно, как полагают, из страха, что боль заставит его отречься от своего господина Люцифера. Ибо дьявол, которому маги отдают себя телом и душой, так основательно овладевает их разумом, что они боятся только его, и ничего не ждут и не надеются, кроме него. Поэтому Грандье возразил, приложив руку к сердцу, что не скажет больше того, что уже сказал. Наконец, увидев, как они подожгли хворост, он испугался, что они не собираются сдержать своего обещания и хотят сжечь его заживо, громко пожаловаться, палач подошел, как это всегда делается, чтобы задушить его; но пламя вдруг вспыхнуло с такой силой, что веревка загорелась, и он упал живым среди горящих хворостов. Как раз перед этим произошло странное событие. Среди этой массы людей, несмотря на шум множества голосов и усилия лучников, которые потрясали в воздухе своими алебардами, чтобы напугать их, стая голубей летала вокруг столба. Сторонники Грандье, бесстыдные до конца, говорили, что эти невинные птицы явились среди людей, как свидетели его невиновности; другие же думали совсем иначе и говорили, что это была стая демонов, пришедшая, как это иногда бывает после смерти великих магов, на помощь Грандье, чье позорное неразумие, несомненно, заслуживало такой участи. Его друзья, однако, называли эту черствость постоянством сердца и собирали его прах, как будто это были реликвии. Гугеноты смотрели на него как на одного из них, особенно когда они заметили, что он никогда не призывал Деву и не смотрел на распятие.

Таким образом, он завершил свою преступную карьеру смертью, которая ужаснула не только католиков, но даже членов кальвинистской партии.

Но конец колдуна был еще не концом его колдовства, как многие надеялись, и оно продолжалось еще некоторое время. Бог допустил, чтобы многие из тех, кто был связан с этим делом, были более или менее охвачены демонами. Лейтенанта Луи Шове охватил такой страх, что он не выдержал и никогда уже не оправился. Конечно, друзья Грандье говорили, что Сьер Маннури, хирург, который озвучил следы 12оставленные дьяволом на маге-священнике, и страдающий от необычайных неприятностей, стал жертвой угрызений совести. Вот некоторые подробности смерти этого хирурга. Однажды ночью, когда он возвращался около десяти часов после посещения больного, прогуливаясь с другом и сопровождаемый человеком с фонарем, он вдруг закричал, как человек, проснувшийся ото сна: «Ах, Грандье! Что тебе надо?»