Езид Гехинский - Слово мудрости. Афоризмы, размышления, наставления. Книга пятая

Я часто убеждался в том, что простое слово благотворно действует на множество людей, и не автор слова, а само оно приводит в движение души, скрыто проявляя свою силу.

Проза занимает место в литературе только благодаря содержащейся в ней поэзии.

Мысль меняется в зависимости от слов, которые ее выражают.

Иначе расставленные слова обретают другой смысл, иначе расставленные мысли производят другое впечатление.

В придании старым мыслям новой формы состоит все искусство и все творчество.

Форма и содержание – две категории, не существующие никогда раздельно одна от другой.

Один и тот же текст имеет несколько смыслов, эти смыслы наслаиваются друг на друга.

Переводчики – почтовые лошади просвещения.

…Переводчик в стихах – соперник.

Время ничего не может сделать великим мыслям, которые так же свежи и теперь, как тогда, когда в первый раз, много веков тому назад, зародились в уме своих авторов. Что было когда-то придумано и сказано, то теперь так же живо говорится нам печатной страницей.

Пусть опрокинет статуи война,

Мятеж развеет каменщиков труд,

Но врезанные в память письмена

Бегущие столетья не сотрут.

Брат, в тебе заключена возможность создать многое, возможность написать историю героической жизни на скрижалях вечного неба.

Величайший дар, за который я благодарен богам, состоит в том, что быстротой и разнообразием мыслей я могу расколоть один-единственный ясный день на миллионы частей и сотворить из него маленькую вечность.

Тайна рождения поэта непостижима, как и многие другие тайны.

Чтобы стать поэтом, надо как можно сильнее раскачнуться на качелях жизни…

Родник поэзии есть красота.

Я привык претворять в образы, в поэзию всё, что меня радует, печалит и мучит. Все мои произведения – фрагменты одной большой исповеди.

…Подобно многим другим маленьким людям, я испытываю благодарность, когда великий человек говорит за меня то, чего я сам не умею выразить надлежащим образом.

Бывали люди, казавшиеся миру редкостным чудом, а между тем ни жены их, ни слуги не видели в них ничего замечательного. Лишь немногие вызывали восхищение своих близких.

Как подсказывает опыт истории, никогда не бывало пророка не только у себя дома, но и в своем отечестве.

Под небом моей Гасконии я слыву чудаком, так как сочиняю и печатаю книги. Чем дальше от своих родных мест, тем больше я значу в глазах знающих обо мне. В Гиени я покупаю у книгоиздателей, в других местах – они покупают меня. На подобных вещах и основано поведение тех, кто, живя и пребывая среди своих современников, таится от них, чтобы после своей смерти и исчезновения завоевать себе славу. Что до меня, то я не гонюсь за ней. Я жду от мира не больше того, что он мне уделил. Таким образом, мы с ним в расчете.

Если я порой говорю чужими словами, то лишь для того, чтобы лучше выразить самого себя.

Я… не руководствуюсь никакими правилами и свои построения формулирую лишь в общих чертах и, так сказать, на ощупь. Так же обстоит дело и с этой книгой ( «Опыты» ): я высказываю свои взгляды в отдельных фразах, как если бы речь шла о чем-то таком, что не может рассматриваться как единое целое.

Я всегда более озабочен тем, чтобы трактуемые мною сюжеты были важны и полезны, чем желанием добиться последовательности и стройности моего повествования.

Я буду сверх меры счастлив, если получу общественное одобрение хотя бы только за то, что дал почувствовать мыслящим людям свое умение с толком употреблять мои знания – если таковые у меня есть, – доказал им, что я стою того, чтобы память служила мне лучше.

Сколько раз, будучи огорчен чьим-либо поступком, порицать который во всеуслышание было бы и неучтиво и неразумно, я облегчал свою душу на этих страницах не без тайной мысли о поучительности всего этого для других.

Я отнюдь не поучаю, я только рассказываю.

Есть писатели, ставящие себе задачей изображать действительные события. Моя же задача – лишь бы я был в состоянии справиться с нею – в том, чтобы изображать вещи, которые могли бы произойти.

О чем бы ни писал Плутарх, он всегда восхитителен, но особенно в своих суждениях о человеческих поступках.

Плутарх мог бы сказать о написанном им, что забота о достоверности, всегда и во всем, тех примеров, к которым он обращается, – не его дело; а вот, чтобы они были назидательны для потомства и являлись как бы факелом, озаряющим путь к добродетели, – это действительно было его заботой.

Сочинения Тацита скорее рассуждение, чем повествование о событиях: они больше поучают нас, чем осведомляют. Это книга не для развлекательного чтения, а для того, чтобы изучать жизнь и черпать полезные уроки. В ней столько изречений, что их находишь повсюду, куда ни бросишь взгляд: это какой-то питомник рассуждений по вопросам этики и политики на потребу и в поучение тем, кто держит в руках своих судьбы мира.

Если у кого-нибудь речь обыденна, а сочинения примечательны – это значит, что дарования его там, откуда он их заимствует, а не в нем самом.

Я всегда стараюсь узнать, что за человек был автор, в особенности когда дело касается пишущих о доблести и об обязанностях.

Лишь тем, в ком есть нечто достойное подражания и чья жизнь и взгляды могут служить образцом, подобает выставлять себя напоказ.

Мне кажется, что в писаниях древних авторов можно ясно различить следующее: автор, высказывающий то, что он думает, выражает свои мысли более убедительно, чем тот, кто подделывается.

Читая книги, я иногда наталкиваюсь в некоторых местах на красоты, пленяющие мою душу; но в другие разы, когда я возвращаюсь к этим местам, они остаются для меня ничего не говорящими, тусклыми словами, сколько бы я на все лады ни читал и ни перечитывал их.

Даже в моих собственных писаниях я не всегда нахожу их первоначальный смысл: я не знаю, что я хотел сказать, и часто принимаюсь с жаром править и вкладывать в них новый смысл вместо первоначального, который я утратил и который был лучше.