Игорь Ярмизин - Забытая цивилизация Запада. Издание второе, дополненное

Для человека той поры вопрос о смысле жизни не стоял, в силу очевидности ответа. Единственная цель человека в этом мире – напрямую обратиться к Небу. Достучавшись до небес, излиться в Бога и тем самым победить смерть. Те, кто твердо шел по этой дороге, дороге отречения и покаяния, правды и любви, везде, в каждой вещи обнаруживали Его во всех видах и формах. Христос был всюду: о Нем свидетельствовал животный и растительный мир, очертания памятников, украшения, краски; куда бы человек ни обернулся, он видел Иисуса.

Тот мир, заколдованное Божественное творение, был полон загадок и тайн. Везде, стоило лишь вглядеться, постепенно, как при печати старых фотографий, начинал проявляться Божественный смысл, волшебный и непредсказуемый. В нем не существовало четких границ между обыденностью и чудом, между живыми и мертвыми. Мертвые не покидали этот мир, они всегда были с живыми. Жизнь несла в себе колорит сказки.

Вера присутствовала во всем. В каждом предмете, действии, помысле. Вот перед нами выдающийся интеллектуал Генрих Сузо. Он кушает яблоко. Просто он любит яблоки. Многие и сейчас любят яблоки. Но кто их может есть так, как делает это Генрих Сузо? Он разрезает плод на четыре дольки: три съедает во имя св. Троицы, а четвертую – «в любви, с коею божия небесная матерь ясти давала яблочко милому своему дитятке Иисусу», и посему очищает кожуру, ибо малые дети едят яблоки очищенными. В течение нескольких дней после Рождества четвертую дольку он не ест вовсе, ведь Иисус был еще слишком мал, чтобы есть яблоки. Эта долька приносится в жертву Деве Марии, дабы через мать яблоко досталось и сыну. Всякое питье Генрих выпивает в пять глотков, не больше и не меньше, по числу ран на теле Господа нашего; в конце же делает двойной глоток, ибо из раны в боку Иисуса истекла и кровь, и вода.

Презрение к телу

На протяжении веков тело человека рассматривалось как его враг, орудие дьявола, которое порождает желания, уводящие душу от Бога. Оно считалось «мерзкой оболочкой души» (Григорий Великий) и подвергалось умерщвлению различными способами. От простого повсеместного презрения к комфорту (в том числе отказа от омовения и других гигиенических процедур), до самобичевания флагеллантов, ухода в пустыни, самозамуровывания в пещерах и т. д.

Тело презирали, унижали и осуждали, ведь только так можно было достичь спасения. Воздержание и целомудрие причислялись к высшим добродетелям. В противоположность чревоугодию и сладострастию, считавшихся самыми тяжкими грехами.

Во имя Евангельской нищеты множество людей восставало против роскоши и излишеств (впрочем, все еще весьма скромных) формирующегося «общества потребления», а также против развращающего влияния городов. В относительно благополучном XIII веке появляются монашеские ордена, которые будут беднее самих бедных, причем они умышленно создаются в новых точках экономического роста – непосредственно в городах. Чтобы противостоять разъедающему духу наживы и голого практицизма. Это нищенствующие ордена францисканцев, объединившихся вокруг св. Франциска Ассизского, а также кармелитов и доминиканцев. Позднее к ним присоединятся тринитарии, мерседарии, сервиты…

Вместе с тем, хотя тот же святой Франциск изнурял себя бесконечными постами, нищетой и лишениями, он не отвергал телесного, называя самого себя «брат тело», и, в конце концов, получил высшую телесную награду – стигматы, как знак отождествления с Христом (речь об этом еще впереди). Более того, несмотря на презрение к телу, в средневековье расцвел культ мощей, т.е. телесных мумий. Люди преодолевали тысячи километров, подвергаясь лишениям и опасностям, лишь бы только прикоснуться к ним или хотя бы взглянуть. На бывших святых. А в честь обычных покойников на кладбищах устраиваются торжественные церемонии, во время погребальных литургий восхваляется прошлое каждого трупа индивидуально. Само тело на протяжении всей жизни освящалось таинствами от крещения до соборования. А вот что с ним будет после окончания этой жизни – большой вопрос. Положение тела в потустороннем мире на протяжении всего средневековья вызывало жаркие дискуссии. Например, теологи бились над вопросом: обретут ли умершие наготу первозданной невинности или же после земной жизни они пребудут в белых одеждах, дабы прикрыть стыд.

В целом отношение к телу было двойственным, – как и все средневековье. Как разгульные и бесшабашные праздники, бесконечный поток веселья и богохульства, в один момент сменяемый самым строгим и благочестивым постом, как жестокая и разрушительная ярость, во мгновение ока оборачивающаяся чистосердечным и искренним раскаянием. В отношении к телу, как в капле воды, отражается вся великая эпоха.

Идеал святого

Образец святости практически не менялся на протяжении всего средневековья. Вот св. Франциск (не Ассизский, это другой Франциск), калабрийский отшельник, которого еле-еле уговорили и доставили ко двору Людовика. Пройдя все испытания, он убедил короля, что перед ним не мошенник, а самый настоящий святой.

Каким человеком был этот святой? Мягко говоря, очень необычным. При виде женщин он убегал. С детских лет пальцем не притрагивался к золоту. Спал чаще всего либо стоя, либо облокотившись на что-нибудь, волос не стриг, бороду не брил. Никогда за всю жизнь не ел ни мяса, ни рыбы, соглашаясь принимать только коренья.

Или вот монах Дионисий. Ежедневно прочитывает почти всю Псалтирь целиком. Чем бы ни был занят, даже когда одевается или раздевается, он читает молитвы. После всенощной, когда другие уже отдыхают, он все еще бодрствует. Ест только испорченное: масло с червями, вишни, объеденные улитками. Если вдруг встречает свежий продукт, то предпочитает его предварительно подготовить, то есть испортить. Например, сельдь подвешивает и ждет, пока она не протухнет, ведь «вонючее лучше, чем соленое». Любимый предмет его проповедей – бесы, яростно набрасывающиеся на умирающего. Он постоянно общается с покойниками. Часто ли ему являются их духи? – спрашивает как-то один из братьев. О, сотни и сотни раз, ответствует Дионисий. Он узнает своего отца среди обитателей чистилища и добивается его вызволения. Видения, откровения, образы наполняют его беспрестанно, однако говорит он об этом с неохотой. Он стыдится экстазов, которые испытывает в связи с разными внешними поводами: прежде всего, когда слушает музыку, иной раз – когда находится в окружении благородных людей, внимающих его мудрости и увещеваниям.

Авторитет святых был столь высок, что обладание хотя бы частичкой мощей, пусть даже самого заурядного из них считалось большой удачей. Ради этого можно было поступиться своей репутацией, да и вообще, пойти на многое. Так велико было искушение. Даже для епископа, даже для святого. Как св. Гуго из английского города Линкольн. Вот он посещает обычный нормандский монастырь Фекан. Коллеги, в знак уважения, выносят из сокровищницы самое ценное – мощи Марии Магдалены. Ничтоже сумняшеся Гуго ловко выхватывает ножик, вскрывает им защитный чехол и тут же… впивается зубами в мумию. Пока оторопевшие монахи сообразили, что к чему, он успел, хотя и не без труда, отгрызть пару кусочков, а в ответ на крики братии, довольно нагло заметил, что тем самым «изъявил сугубое почтение святой, ведь и Тело Господне он принимает внутрь зубами и губами». Спешно покинув обитель, он любовно упаковал частички Христовой грешницы в обруч, в котором хранились останки еще трех десятков святых. Тем самым это украшение представляло огромную ценность, и обладатель носил его на руке, никогда не снимая. А уж про силу благословляющей руки епископа в глазах современников и говорить не приходится. Пусть сомнительное деяние, но игра стоила свеч: мощь руки Гуго достигла почти неземной силы 19 19 Необходимо отметить, что святые не умирали в современном смысле, они постоянно контактировали с миром живых, исполняя свои функции. Если вдруг этого не происходило, их низвергали: могли разбить статую, уничтожить икону и пр. Обычно, после такого начинали происходить чудеса, и святые возвращали свой статус. .