Герберт Дирксен - Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Таким образом, доминирующей фигурой во всем, что касалось формирования германской внешней политики, был в те годы статс-секретарь, который плодотворно сотрудничал с канцлером. Был, однако, один аспект в отношениях с Советским Союзом, по которому Брюнинг имел свое определенное мнение. Его религиозные убеждения слишком много значили для него, чтобы он мог питать какие-либо другие чувства, кроме отвращения, к этому антирелигиозному государству и его методам. Брюнинг был всегда готов выслушать аргументы, высказанные в поддержку политики сотрудничества с Советским Союзом, если это сулило экономические выгоды его стране, которая в результате ужасного кризиса была истощена и доведена до отчаяния. Но он избегал любой инициативы в этом направлении, сводя к минимуму поддержку, которую он оказывал развитию такого сотрудничества.

Таким образом, на протяжении этого периода я в основном обращался к Бюлову. Хотя мы и были с ним добрыми друзьями, но, занимаясь вместе рутинной работой и решением вопросов политического характера, мы оба поняли, сколь фундаментально отличаются наши характеры. Его личность была талантливо и очень симпатично описана в книге бывшего французского посла в Берлине М. Франсуа-Понсе. Высокий интеллектуальный уровень Бюлова, его политическое чутье и обширные познания в международных делах, в их самых разных аспектах, были, отчасти, помехой его критическому и аналитическому уму, мешая позитивному и творческому подходу к политическим проблемам. Его анализ любой ситуации был столь исчерпывающим, что он всегда находил весомые причины для проведения политики "ждать и наблюдать". Более того, все связанное с советскими делами вызывало у него почти физическое отвращение. Таким образом, можно сказать, что в русско-германских делах события тащили его за собой, тогда как в других случаях он не упускал возможности отстаивать свои воззрения и быть напористым.

Для меня это стало источником искреннего сожаления, но произошли также некоторые радикальные перемены и среди высшего руководства Восточного отдела. Мой преемник Траутман был назначен послом в Нанкин, а мой друг Мольтке - в Варшаву. Главой отдела стал герр Рихард Майер, чья буйная и динамичная личность снискала ему прозвище "Рихард-ракета". Он вел русские дела скорее с учетом колебаний в настроениях, превалирующих в Берлине, нежели придерживаясь какой-либо твердой долгосрочной политики. Мне часто приходилось напоминать ему о политике, которую должно проводить.

Следующий пример может помочь почувствовать царившую тогда в германо-русских делах атмосферу. В 1931 году, до истечения срока, был продлен на тот же период Берлинский договор 1926 года. Чтобы отметить это событие, Крестцнский пригласил меня и руководящих работников посольства на завтрак, на котором, как нам сказали, в роли хозяина будет выступать Молотов, к тому времени сменивший Рыкова на посту премьер-министра. Событие совершенно исключительное, поскольку Молотов вообще-то терпеть не мог общаться с иностранцами. Но поскольку мы довольно бегло говорили по-русски, а Хильгер говорил как настоящий русский, у нас состоялся приятный завтрак с интересной беседой.

В середине завтрака меня пригласили к телефону, чтобы поговорить с Майером, который раздраженно спросил, была ли информирована пресса о пролонгации договора. Когда я ответил, что весьма вероятно, что да, он настойчиво попросил меня сделать все возможное, чтобы остановить публикацию.

Я вернулся к завтракающей компании с неспокойным чувством, поскольку было очевидно, что происходит нечто неблаговидное. Когда спустя несколько часов я ответил Майеру, что пресс-бюро Narkomindel проинформировало прессу, Майер пришел почти в отчаяние и вновь настоятельно потребовал сделать все, что в моих силах, чтобы воспрепятствовать публикации этого сообщения. Майер настаивал, что канцлер придает огромное значение этому запрету.

Сделать это было, конечно, совершенно невозможно - отменить сообщение, которое уже пошло в прессу для публикации, и конечный результат бурной деятельности "Рихарда-ракеты" неизбежно оказался таким, какого и следовало ожидать: мы спровоцировали вспышку глубокого недоверия и раздражения со стороны советских властей, которые, конечно же, перехватили наш телефонный разговор, и таким образом благотворный эффект самого факта пролонгации договора был сведен к нулю, а у договора оказалась плохая судьба. В результате потрясений, невероятной путаницы внутри Германии, порожденной кабинетной чехардой и разногласиями между тридцатью двумя или более того партиями, ратификация договора тянулась почти два года. И он так и не был ратифицирован до тех пор, пока нацисты не пришли к власти.

Подобные случаи были характерными для всей тогдашней атмосферы, царившей в Берлине, и поведения всех персон, руководивших МИДом в то время. Канцлер Брюнинг пожелал утаить информацию о подписании договора, поскольку германское правительство намеревалось предпринять demarche в Париже по поводу настоятельных и крайне важных экономических вопросов, давно ожидавших своего решения. И канцлер боялся, что, услышав сообщение о некоем русско-германском соглашении, французское правительство будет не склонно благоприятно рассмотреть те предложения, которые мы намеревались ему представить. Да, никогда ранее правительствам союзных держав не приходилось иметь дело со столь честными германскими правительствами, открыто стремившимися доставить им удовольствие, как правительства времен Веймарской республики, и никогда больше у них уже не будет стольких возможностей воздействия на Германию, которые они у пустили самым непостижимым образом.

Однако и люди в Кремле были достаточно твердыми и закаленными политиками, чтобы не обращать внимания на подобные незначительные инциденты. Их куда больше беспокоило развитие общей ситуации в Германии. Крах банковской системы, за которым последовали мораторий на платежи и разрушительный экономический кризис с шестью миллионами безработных, привели к тому, что политический вес Германии в мире опустился до нуля. Предпринятые в 20-е годы попытки восстановить экономику и политический престиж оказались тщетными. Социальные волнения поставили страну на грань революции. Размах левого и правого радикализма давал основания говорить о возможности развязывания гражданской войны. Едва ли хоть один день проходил без каких-либо актов насилия, совершенных друг против друга противниками-антагонистами. Коммунисты захватили власть в Лейпциге и удерживали ее в течение нескольких дней, пока не вмешался Reichswehr и не восстановил порядок. В Берлине нападали на офицеров полиции и убивали их среди белого дня, а в ноябре 1932 года коммунисты и национал-социалисты объединились в призывах ко всеобщей стачке.