Герберт Дирксен - Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

А затем случилось неизбежное - договор был подписан. Событие это прошло, не породив каких-либо великих волнений в германском общественном мнении, которое было поглощено кризисами, следовавшими один за другим на протяжении нескольких месяцев, и которые в конце концов и привели к 30 января 1933 года.

Что касается договора, я был склонен поверить заверениям Литвинова, что его подписание не означает изменений в сути наших отношений и что советское правительство по очевидным политическим причинам не может уклониться от заключения договора, который декларирует столь мирные намерения. Однако все пакты о ненападении можно сравнить с чашей, которая может быть наполнена не только молоком мирных намерений, но и ядовитым напитком угрозы. Первостепенную важность имел здесь тот факт, что русско-германские отношения, без сомнения, пошатнулись. По крайней мере в том, что касается Москвы. Любой сделал бы такой вывод из высказывания маршала Егорова, начальника штаба Красной Армии и одного из вернейших сторонников русско-германской дружбы. Егоров, высокопоставленный офицер, который позднее был казнен в ходе чисток 1937 года, настоятельно просил нашего военного атташе генерала Кестринга убедить германское правительство в том, что Германии следует решить, желает ли она ориентироваться в своей политике на Запад или на Восток. Если же она предпочтет колебаться между ними или однозначно принять сторону Запада, то фундаментальные изменения в советской политике будут неизбежны.

Таким образом, приход к власти национал-социалистов совпал с кризисом в русско-германских отношениях, но не он породил его. Конец позитивной политики сотрудничества, проводившейся обеими странами, наступивший в 1934 году, в правление Гитлера, не был неизбежным. По крайней мере, он мог быть отложен.

Именно в такой, в высшей степени сложной ситуации, взорвалась страшная, хотя и давно ожидавшаяся бомба: во время приема в японском посольстве в Москве поступило сообщение, что Кабинет Шлейхера ушел в отставку и что президент фон Гинденбург поручил Гитлеру сформировать новый Кабинет. Национал-социалисты пришли к власти.

Столь важное событие, как начало эпохи национал-социализма, обречено, было оставить свой след в жизни каждого человека. Конечно, профилактика лучше, чем лечение, и легко после катастрофы выносить приговор тем, кто был уверен, что сотрудничество умеренных и разумных людей с этим новым массовым движением сможет направить силы, востребованные Гитлером, в русло нормальной и продуктивной деятельности. Мы, кадровые чиновники, вынесли пятнадцать лет кризиса, сдвигов и переворотов, граничивших с революцией, частые смены Кабинетов и экономическую катастрофу. Для нас было очевидно, что рушатся основы парламентского режима Веймарской республики и что Германия оказалась перед альтернативой: правление коммунистов или национал-социалистов. Мы все ненавидели коммунизм, но и национал-социалисты не казались нам лучше, и мы были весьма скептически настроены в отношении их лидеров. Сам Гитлер был, похоже, удачливым и очень способным демагогом, его доктрина, как она изложена в "Mem Kampf", опасна и неоригинальна, тогда как программа партии представляла собой набор туманных разглагольствований.

И тем не менее в нашей среде превалировало мнение, что это движение высвободило огромную энергию, накопленную в народе, что появился энтузиазм и это давало надежду, что новое, состояние ргюв сможет способствовать наступлению творческого периода, который придет на смену пятнадцати годам тревоги, неуверенности и усиливающегося экономического и социального хаоса. В конце концов история научила нас, что первые лидеры революции бывают избраны судьбой не за свои консервативные или конструктивные качества, но за присущее им искусство демагогии и неутомимую энергию. Таково было всеобщее убеждение, и мы надеялись, что патологические революционеры в свое время сойдут со сцены, а их преемники, испробовав вкуса вина власти и тех удобств, которые она приносит, вернутся к продуктивной, производительной работе и более консервативному мышлению.

И потому мы чувствовали, что наш долг - участвовать в этом процессе нормализации жизни страны. Мы утешали себя тем, что попытаемся научить недавно пришедших к политическому руководству новичков вести государственный корабль прямым курсом, несмотря на штормы, с которыми ему приходится встречаться на пути. Таким образом, почти все карьерные дипломаты, так же, как и другие кадровые чиновники, остались на своих рабочих местах. Лишь годы спустя я узнал, что этому содействовали и серьезные, искренние, настойчивые просьбы канцлера Брюнинга, обращенные к Бюлову. Что до конституционных и юридических сложностей, вызванных новой ситуацией, то кадровые чиновники были совершенно правы, предоставляя свои услуги в распоряжение партии, которая получила власть путем конституционных и демократических выборов.

МИД в особенности остался безучастным к смене власти в Германии. Нацисты не настаивали на занятии в нем ключевых должностей, как они это делали в других министерствах, и все руководящие чиновники МИДа остались на своих постах, включая одного еврея и немца, женатого на еврейке. Хотя нацисты и посадили своего довольно, впрочем, безвредного человека в личный отдел, у него не было никаких распорядительных функций и он погряз в изучении папок с личными делами, не получая при этом никакой информации, а спустя несколько месяцев канул в Лету.

Вскоре в МИД на второстепенную должность был посажен Риббентроп. Но его безграничное честолюбие и непомерные амбиции не были удовлетворены этим. Он лишь посещал светские приемы, устраиваемые МИДом, однако вскоре было найдено средство окончательно поставить его на место. Одним из поводов для этого стал завтрак, устроенный в честь м-ра Идена. Вместо того чтобы занять место рядом с британским государственным деятелем, Риббентроп вынужден был довольствоваться местом среди младших сотрудников, после чего ему ничего не оставалось делать, как продемонстрировать свой гнев, оставив МИД и открыв собственное предприятие, конкурирующее со старым министерством.

Вряд ли столь провокационное и явно негативное отношение со стороны Бюлова и Нейрата можно было назвать мудрым. Возможно, более примирительное отношение предотвратило бы контрманевры Гитлера - Риббентропа, направленные на то, чтобы при ведении дел с другими странами полностью игнорировать официальные каналы МИДа, в результате чего по-настоящему важные проблемы решались исключительно Риббентропом и его любительской конторой, а не МИДом. Однако сейчас, оглядываясь на это событие, осознаешь, что конечный результат все равно был бы тот же, поскольку рано или поздно Риббентроп все равно возглавил бы МИД в качестве министра иностранных дел.