Геннадий ОБОЛЕНСКИЙ - ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ I

Став императором, Павел придерживался этого распорядка: вставал «обыкновенно очень рано, не позже пяти часов, и, обтершись по обыкновению своему куском льда и одевшись с превеликой поспешностью, препровождал весь шестой час в отдавании ежедневного долга своего Царю царей, в выслушивании донесений о благосостоянии города, в распоряжении своих домашних дел, в раздавании разных по сей части приказаний и прочем сему подобном», – сообщает А. Т. Болотов.

В канун нового, 1765 года парадного ужина не устраивали, поэтому день 31 декабря проходил как и обычно, а на 1 января был назначен праздничный бал. После ужина, когда все собирались расходиться, Павел стремительно выбежал из-за стола и быстро вернулся, держа что-то за спиной.

– Господин Порошин! – торжественно произнес он. – За вашу верную службу мы решили выдать вам диплом, – и протянул своему воспитателю скатанный в трубку лист бумаги. Порошин развернул ее и начал читать. «Диплом полковнику Семену Порошину. Уроженец Великой Пермской провинции, житель сибирский, наследственный князь Тверской, дворянин всероссийский, полковник армии ее величества, – громко читал он, узнавая четкий каллиграфический почерк учителя Петра Ивановича Пастухова, – мы даем сию диплому для уверения об его хороших качествах, а чтоб еще больше уверить об его хороших качествах, дается ему патент, в котором будут прописаны все его заслуги и будет сделан герб. Пїаївїеїлї Рїоїмїаїнїоїв».

Выше подписи был нарисован герб: на красном поле шпага и циркуль крест-накрест. С правой стороны щита изображен был бог Марс на пушках и ядрах, с левой – богиня Минерва на книгах. Все это должно было обозначать принадлежность герба человеку военному и учителю. Никита Иванович одобрительно захлопал, его примеру последовали гости.

Когда все разошлись, Павел позвал Порошина к себе в опочивальню.

– Понравился тебе мой диплом? – лукаво спросил он, укладываясь в постель.

– Счастлив получить от Вашего Высочества столь лестную аттестацию, – ответил Порошин.

– Я тоже очень рад, что ты у меня кавалер, – смущенно сказал мальчик и, чтобы сменить разговор, быстро спросил: – Новый год – это хорошо? Отчего ему люди так радуются, ведь еще на один шаг им ближе к смерти? Время-то течет, – добавил он в задумчивости.

– Оно верно, течет, но и мы растем, – ответил Порошин, – набираемся опыта, готовимся занять свое место в ряду граждан отечества и занимаем его, такова жизнь.

– Что-то коротка она, – недовольно буркнул Павел.

– Для отдельного существа, может быть, и коротковата, – согласился Порошин, – но если взять в целом для человечества, то в самый раз. Какое обширное зрелище открывается, когда представишь себе прошедшие века, наполненные бесчисленными делами.

– Когда я воображал такое огромное времени пространство, – нетерпеливо перебил его Павел, – плакал часто оттого, что потом умереть должен. Придет смерть, и для меня все будет кончено, а другие останутся жить.

– И ныне такие мысли вас тревожат, Ваше Высочество? – с сочувствием спросил Порошин.

– Теперь нет, – ответил мальчик, – я знаю, что умру, и не гонюсь за бессмертием, но все-таки хочу что-то сделать и побольше узнать, потому, наверное, и тороплюсь, а ты мной недоволен, – добавил он.

– У вас все еще впереди, Ваше Высочество, – с нежностью произнес Порошин. – А торопиться, право же, не стоит, поверьте мне, что пять – десять минут никакой роли не сыграют и могут только погубить хорошее дело или вызвать у подданных ваших неприязнь и недоумение. А теперь пора спать, и с Новым годом, Ваше Высочество!

Порошин затушил свечи, осторожно прикрыл двери и тихо вышел из комнаты. Он любил искреннего, доброго и впечатлительного мальчика, который поддавался первому чувству и нередко переживал допущенную ошибку. Осознав вину, он каялся, впрочем, и сам был склонен прощать обиды.

«По печальному опыту предшествовавшего царствования, – пишет С. Соловьев, – считали нужным предупредить в великом князе развитие привязанности к иностранному владению, наследованному от отца». Порошин рассказывает под 26-м числом августа 1765 года: «На сих днях получено известие о кончине Цесаря (Франца I. – Авт.). Долго говорили между прочим Его Высочеству, что сия кончина ему, как принцу Немецкой империи, более всех должна быть чувствительна: каков-то милостив будет к нему новый Цесарь и проч. Никита Иванович и граф Захар Григорьевич пристали также к сей шутке и над великим князем шпыняли. Он изволил все отвечать: „Что вы ко мне пристали? Какой я немецкий принц? Я великий князь Российский“. Граф Иван Григорьевич подкреплял его.»

…Десятилетний великий князь постоянно слышал вокруг себя о процветании наук и искусств на Западе, слышал постоянные похвалы тамошнему строю быта вообще, отзывы о тамошнем богатстве, великолепии, о том, как Россия отстала от Западной Европы во всех этих отношениях, причем некоторые позволяли себе отзываться о русском и Русских даже с презрением.

Порошин считал своею обязанностью уничтожить впечатление, производимое подобными разговорами на великого князя. Разумеется, Петр Великий с своею небывалою в истории деятельностью, заставивший Западную Европу с уважением относиться к России, выручал здесь Порошина: зато с каким же благоговением относился он к преобразователю, к его сподвижникам и птенцам!… Однажды великий князь хвалил письменный стол, сделанный русскими ремесленниками, и прибавил: «Так-то ныне Русь умудрилась!» Порошин не упустил случая сказать: «Ныне у нас много весьма добрых мастеровых людей; что все это заведение его прадедушки, государя Петра Великого; что то, что им основано, можно бы довести и до совершенства, если б не пожалеть трудов и размышления».

О великом государе часто говорили за столом. Вот и сегодня о нем начал разговор граф Захар Григорьевич.

– Теперь, может быть, не принято, – сказал он, – а ведь были в России люди, которые монарху правду в глаза говорили.

– Верно, были, – подхватил Петр Иванович, – только надобно добавить, что монарха того звали Петр Великий, а подданного, ему не льстившего, Яков Федорович Долгоруков.

– Расскажите про него, – живо попросил Павел.

– Извольте, Ваше Высочество, – ответил Петр Иванович и продолжал: – В одно время, когда государь был гневен, князь Яков Федорович прибыл к нему по какому-то делу. Монарх свое мнение выразил, Долгоруков с ним не согласился, дерзко спорил и гневного государя так раздражил, что Его Величество выхватил из ножен свой кортик и устремился на Долгорукова. Князь Яков Федорович не устрашился. Он схватил монарха за руку и сказал: «Постой, государь! Честь твоя мне дороже моей жизни. Что скажут люди, если ты умертвишь верного подданного только за то, что он тебе противоречил по делу, которое иначе понимал, чем ты? Если тебе надобна моя голова, вели ее снять палачу на площади – и останешься без порицания. А с тобой меня рассудят на том свете». Государь остыл и, опомнившись, стал просить прощения у князя.