Геннадий ОБОЛЕНСКИЙ - ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ I

– Послушайте и меня, Ваше Высочество, – начал Иван Григорьевич. – В конце шведской войны государь прислал в Сенат указ доставить из низовых по Волге мест большое количество хлеба для флотских команд. Когда прочли указ, князь Долгоруков покачал головой и сказал, что указ государь подписал не подумав, хлеб выйдет слишком дорогой, да и не успеют его привезти к сроку. Тотчас доложили Петру; не мешкая, от прибыл в Сенат. «Почему не исполняешь мой указ? – грозно спросил он у Долгорукова. – С чем флот выйдет в море?» – «Не гневайся, государь, – отвечает Долгоруков, – твой указ хлеба к сроку привезти не поможет. А лучше сделаем так. У меня в Петербурге больше хлеба, чем нужно на употребление дому моему, у князя Меншикова и того больше; у каждого генерала и начальника лежит хлеб, и, если мы излишки все соберем, хватит его на флотские нужды. А между тем в свое время придет хлеб с низовых мест, ты, государь, рассчитаешься с нами, и все будут без убытку». – «Спасибо, дядя, ты, право, умнее меня, не напрасно слывешь умником», – ответил государь и поцеловал князя в голову. «Нет, не умнее, – ответил смущенный Долгоруков, – но дел у меня намного меньше, и есть время обдумать каждое. У тебя ж дел без числа, и не диво, что иной раз что-то и не додумаешь!» Государь весело рассмеялся, шутливо погрозил князю пальцем и при всех разорвал свой указ. Так он любил правду и так не стыдился признаваться в ошибках.

– Но зато и не терпел, когда его обманывали, – перебил Строганов. – Вспомните случай, когда сибирский губернатор князь Матвей Гагарин был замечен в противных закону поступках, а заслуженный полковник, посланный государем на ревизию, по просьбе супруги его Екатерины, покровительствовавшей Гагарину, скрыл от монарха правду о злоупотреблениях князя… Узнал о том государь, вызывает полковника. «Кому ты присягал, – спрашивает, – царю или жене его? Давал присягу нерушимо сохранить правосудие, а потому казнен будешь, как укрыватель злодейства и преступник перед верховной властью». Пал на колени полковник, обнажает грудь свою, указывает на раны, полученные в боях за отечество, и молит о прощении. «Сколь я почитаю раны, – говорит государь, – я тебе докажу, – он преклоняет колено и целует их, – однако при всем том ты должен умереть. Правосудие требует от меня этой жертвы»…

В наступившем молчании слово взял Никита Иванович:

– При покойном государе Петре Алексеевиче, – молвил он, – был у нас порядок, и немалый. А потом все под гору пошло. Законы перестали иметь цену, а все решали фавориты и случайные люди. Как они скажут, так генерал-прокурор и сделает. Расположение же фаворита можно было купить лестью, либо деньгами, либо еще чем. Временщики и куртизаны – вот главный источник зла в государстве!

Александр Сергеевич Строганов заметил:

– Великий государь частенько жаловал своих министров палкою и – ничего, не обижались.

– В истории, – заметил Сальдерн, – только двое государей-драчунов известны: Петр да Фридрих, король прусский. Царь Петр частенько бивал своих генералов, а его шведы бивали не раз. Карл XII был более искусным полководцем, хоть Полтавскую баталию и проиграл, а войну вел искусней, по всем правилам.

Возмущенный Порошин вскипел от негодования.

– Покойный государь, – громко сказал он, – не только от своих единоверцев славным полководцем почитается, но и сам Вольтер пишет, что Карл XII в армии Петра Великого быть достоин только первым солдатом. И говорит это не русский, а француз.

– Неужели так? – спросил Павел.

– Доподлинно так, – ответил граф Иван Григорьевич с некоторым восхищением, слезы на глазах имея, – это истинно Бог был на земле во времена отцов наших!

«Для многих причин несказанно рад я был таковому восклицанию», – записал Порошин. Вечером он читал наследнику «Историю Петра Великого» Вольтера: «Карл XII, славный девятью годами побед; Петр Алексеевич – девятью годами трудов, положенных на создание войска, равного шведской армии; один – прославленный тем, что он дарил государства, другой тем, что он цивилизовал подвластные ему народы. Карл имел титул непобедимого, который мог быть отнят у него в одно мгновение; народы дали Петру Алексеевичу имя Великого, которого его не могло уже лишить одно поражение»…

– Петр Великий в изображении Вольтера, – заметил Порошин, – герой-преобразователь; он – законодатель и отец народа – идеальное воплощение просвещенного государя.

– Вот бы и мне быть похожим на него, – вздохнув, ответил Павел. – Да это очень трудно.

– Не тужите, Ваше Высочество, – улыбнувшись, сказал Порошин, – главное – у вас есть с кого брать достойный пример для подражания.

Поздним вечером в дневнике Порошина появилась такая запись: «Чьи дела большее в нем возбудить внимание, сильнейшее произвесть в нем действие и для сведения его нужнее быть могут, как дела Великого Петра? Они по всей подсолнечной громки и велики, превозносятся с восторгом сынов Российских устами. Если бы не было никогда на Российском престоле такого несравненного мужа, то б полезно было и вымыслить такого Его Высочеству для подражания».

…Из дневника Семена Андреевича Порошина: «В этот день после утреннего чая великий князь пошел в залу и принялся готовить флажную иллюминацию подаренного ему к дню рождения большого линейного корабля, точную копию настоящего – „Ингерманландии“».

Когда Порошин позвал мальчика на занятия, он сделал вид, что не слышит, а на повторный зов ответил:

– Мы сейчас все равно едем в Академию художеств, что ж на минуту книгу раскрывать?

– Идемте, Ваше Высочество, – настаивал Порошин, – отлынивать от учения негоже.

– Что ж, – проворчал обиженно Павел, – не все государю трудиться-то, чай, он не лошадь, надобно и отдохнуть!

– Никто не требует, чтобы государь трудился без отдыха, – возразил Порошин. – Он такой же человек, как все прочие, и возвышен в свое достоинство не для себя, а для народа. Поэтому всеми силами стараться должен о народном благосостоянии и просвещении.

– Экий ты, братец, прилипчивый, – сдаваясь, сказал Павел, – пойдем сядем и посчитаем один на один, – ведь мы с тобой известные математики.

Вечером, укладываясь спать, Павел виновато сказал Порошину:

– Не сердись на меня, я понимаю, что был не прав. Когда вырасту, все исправлю в своем поведении.

– Зачем же откладывать? Исправлять надо сейчас, а там появятся другие нелегкие заботы, – задумчиво произнес Порошин.

– А теперь спать, утро вечера мудренее, – сказал он и ласково потрепал мальчика по голове.

В дневнике встречаются и такие записи: «У меня очень дурно учился, так, что я, брося бумаги, взял шляпу и домой уехал. Причины дурному сегодняшнему учению иной я не нахожу, как ту, что учиться он начал несколько поздно, а после моих лекций оставалося еще фехтовать и сходить за ширмы подтянуть чулки и идти на концерт. И так боялся и нетерпеливствовал, чтоб не опоздать»…