Гельмут Хёфлинг - Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима

Спартак не был обласканным удачей авантюристом и потому не жаждал, по-видимому, ни славы, ни власти. Свою гордость он скорее всего тешил тем, что был в состоянии срывать месть гордого Рима, сокрушить миф о его непобедимости и вывести на свободу тысячи насильно угнанных в рабство и безвинно униженных товарищей по несчастью.

Однако многие из его приверженцев придерживались совершенно иного мнения. Ведь они только что сбросили иго рабства, нищеты и бесправия, навязанного им римлянами. Они хотели быть свободными людьми, а не двуногой скотиной. Однако их понимание свободы имело мало общего с представлениями Спартака. Свободу они путали со вседозволенностью и возможностью безнаказанно мстить бывшим угнетателям. Несмотря на запреты Спартака, они настолько опьянели от грабежей, поджогов и убийств, что начали требовать продолжения всего этого и в новом году. Да и кто мог им помешать? Разве не были они непобедимы? Разве не громили они римлян во всех битвах? Они забывали, что победами были обязаны скорее стратегии вождя, чем своей дикой смелости. Иные, возгордясь, мнили себя будущими повелителями Италии, которую считали почти поверженной, а Рим, центр мировой державы, они рассматривали уже как легкую добычу следующего похода.

Конечно, Спартак пытался развеять их мечты, напоминая о фактах и опасностях. Еще ни разу, говорил он, Рим не бросал в бой свои настоящие легионы. Можно, конечно, и такую державу напугать неожиданным ударом, но на колени поставить ее невозможно. Как только чудовищная военная машина действительно придет в движение, она сметет все на своем пути. Во всех частях света Рим располагает столь многочисленными вспомогательными войсками, что и представить себе невозможно, и потому следует считаться с тем, что римляне теперь энергичнее возьмутся за наведение порядка у себя дома.

Всю силу своего убеждения употребил Спартак для того, чтобы изменить настрой восставших и добиться утверждения своего плана. Многие задумались над его словами, но не меньшее число рабов пропустило его предостережения мимо ушей. Осторожность они считали нерешительностью, а иным казалось даже оскорбительным, что он сомневается в их решимости продолжать борьбу. Еще более упорно стали они требовать вести их прямо на Капитолий.

Главным противником Спартака стал его заместитель и ближайший помощник кельт Крикс, возглавивший «непримиримых». Были ли он и его приверженцы не в состоянии трезво оценить сложившееся положение? Или же его мучила зависть к Спартаку, а вместе с ней и желание настоять на своем в споре с более удачливым вождем? А может быть, он хотел затмить Спартака, встав во главе собственного войска?

Возможно также, что в расколе проявилось и извечное противоборство между фракийскими и кельто-германскими племенами, ибо на стороне кельта Крикса выступили галлы и германцы, а умеренный план Спартака поддержали фракийцы, луканцы и другие народности.

Как уже упоминалось выше в связи с гладиаторством, римляне заставляли пленных выступать на арене с тем оружием, которое их племена использовали на поле боя. Особенной популярностью во время гладиаторских игр пользовались поединки между галлами и фракийцами, и именно эти две народности составляли ядро армии Спартака. Помощником фракийца Спартака был кельт Крикс, а перед тем — Эномай, погибший в одном из первых боев. «Сколь огромной ни была бы масса стекавшихся со всех концов Италии рабов, различие и даже противоречие между фракийской и кельто-германской частью войска продолжало сохраняться всегда, — замечает Фогт. — Иной раз кажется даже, что одной из основных причин напряженности между ними, возникшей по вопросу о стратегии боевых действий и не преодоленной Спартаком, явилось профессиональное соперничество гладиаторских классов. Кельто-германская группа настаивала на битве и походе на Рим, в то время как Спартак желал отвести рабов на родину, во Фракию и Галлию».

Разделение армии повстанцев на две части еще более усилило рознь между обоими лагерями. Еще немного, и рассорившиеся братья бросились бы друг на друга. Открытый раскол в лагере повстанцев наступил именно в тот момент, когда им больше всего требовалось единство мысли и действия.

Римский сенат между тем не бездействовал. Напуганный успехами восставших в первый год войны, он принял меры, ясно свидетельствовавшие о том, насколько опасным для Италии сенаторы считали мятеж Спартака. «Раздражение, вызванное в сенате низким и недостойным характером восстания, уступило место страху и сознанию опасности, и сенат отправил против восставших, как на одну из труднейших и величайших войн, обоих консулов разом» — эта фраза Плутарха говорит о том, что недооценка восстания римским правительством сменилась крайней озабоченностью.

Консулов, которым сенат поручил сделать все для того, чтобы подавить мятеж, звали Корнелий Лентул Клодиан и Геллий Попликола. Не всего с двумя, а каждый с двумя легионами — как отмечает Аппиан — выступили консулы весной 72 г. Кроме того, консулу Геллию был подчинен корпус примерно такой же или немного меньшей численности под командованием претора прошедшего года и пропретора года текущего Кв. Аррия. При этом Геллий и Аррий должны были остановить и как можно скорее уничтожить врага, в то время как Лентул со своими двумя легионами хотел преградить восставшим дорогу на север. Возможно, что Рим уже знал о плане Спартака вывести рабов через Альпы на свободу. Кроме того, сенат считал необходимым вести войну подальше от границ Галлии, ибо эта страна явно склонялась к беспорядкам и мятежам и искра восстания легко могла произвести там огромный пожар, потушить который было бы гораздо труднее.

Итак, римляне собирались вот-вот нанести ответный удар, а раскол в рядах восставших не прекращался. Покинув зимний лагерь, рабы окончательно разделились: Спартак, защищенный с запада горной цепью Апеннин, с 30 000 своих приверженцев отправился на север, в то время как 10 000 галлов и германцев под предводительством Крикса бросились терзать Апулию — кровавым следом тянулись за ними поджоги, грабежи и убийства.

Цифры, которые приводит Аппиан в своем кратком сообщении о войне Спартака, сильно преувеличены. Общее число повстанцев он оценивает в 70 000 человек, так что, если следовать ему, то после отделения 30 000 галлов и германцев Крикса, занявшихся грабежами и разбоем на свой страх и риск, у Спартака должно было остаться около 40 000 бойцов.

Гордыня и дерзостная заносчивость — а именно так Плутарх характеризует отпадение кельто-германской группы от основного войска — очень быстро привели ослепленных и неразумных к гибели. Они дошли уже до Гарганской горы, точнее говоря, горной гряды, выдающейся на восточном побережье Апулии и образующей «шпору» «итальянского сапога», именуемого ныне Монте-Гаргано, когда наперерез им выступила армия пропретора Аррия. Ничуть не испугавшись, Крикс бросил своих бойцов на боевые порядки римлян. Мощные удары повстанцев сначала сильно поколебали ряды войск пропретора, которые затем обратились в бегство, оставляя на поле боя убитых и раненых. Хотя Аррию удалось закрепиться на близлежащих холмах, но лишь наступление ночи спасло его от полного разгрома.