Хамза Есенжанов - Яик - светлая река

В жизни человека бывают такие минуты, когда он далек от всего, что происходит вокруг. Все для него безразлично, - только свои думы, свои тревоги. В таком состоянии был теперь Хаким. Он несколько раз принимался писать письмо Мукараме, но все написанное не удовлетворяло его. Прочитывая, он рвал на мелкие кусочки тетрадные листки и бросал на пол.

Сидеть надоело. Хаким встал и принялся ходить из угла в угол комнаты. Но желание написать письмо Мукараме не покидало его. В голове складывались стихи. Он снова сел за стол и раскрыл перед собой чистую тетрадь. Но странно, пока ходил - стихи в мыслях получались красивые и теплые, а на бумаге ничего не получалось. Хаким писал и зачеркивал, писал и зачеркивал. Наконец кое-как удалось сочинить четверостишие. Он переписал его начисто и прочел:

Ты - цветочек в саду моем,

Над тобою кружусь мотыльком,

Обнимаю, хоть листья твои

Ядовитым пылят порошком.

Прочел еще раз, стихи показались нежными и взволнованными. "Только последняя строчка немного грубовата... - подумал он. - И что-то уж очень знакомо, где-то я читал подобное?.." Он стал сочинять дальше. На бумагу ложились длинные неуклюжие строки. Стихов не получалось. Хаким в конце концов оставил затею со стихами и написал обычное письмо. Прочел - вышло сердечно и нежно. Подумав, он все же приписал внизу первое четверостишие неудавшегося стихотворения. Теперь было совсем хорошо. Он сложил страничку вчетверо, всунул в конверт и аккуратно вывел: "Лично Мукараме".

Это письмо завтра надо во что бы то ни стало вручить Мукараме, и с этой мыслью, успокоенный, лег спать. А во дворе уже трубил зарю огненно-рыжий хозяйский петух.

* * *

Сями бежал без оглядки, спотыкаясь и падая. Вскакивал и, не обращая внимания на боль, снова несся что есть духу к типографии. Он понимал, что назревали какие-то большие события. "Черный замысел белых генералов!.. Насильники атаманы!" - вспоминал он отрывки фраз из листовок. Но теперь к тому, что он уже знал, прибавился подслушанный разговор двух сторожей. "Заберут дядю Абдрахмана, заберут, - думал мальчик. - Ведь он всегда по ночам в типографии работает. Придут и заберут... Быстрее надо ему рассказать все-все..."

Абдрахман был во дворе. Он помогал рабочим выносить из типографии большие кипы бумаги и погружать их на сани. Сями схватил его за рукав и, задыхаясь от волнения и быстрого бега, потянул в сторону:

- Идите сюда, дядя Абдрахман, идите!..

- Что случилось? Кто-нибудь послал за мной? - спросил Айтиев, обернувшись.

- Нет, дядя Абдрахман, я сам хочу кое-что сказать вам. Вам одному...

Айтиев несколько секунд удивленно смотрел на раскрасневшееся лицо Сями, а потом повел в типографию.

- Ну?

- Дядя Абдрахман, казаки хотят войну открыть против нас!.. Сегодня ночью собираются напасть!..

Все еще недоверчиво глядя на мальчика, Айтиев покачал головой:

- Кто тебе об этом сказал?

Сями торопливо, глотая окончания слов и задыхаясь от волнения, рассказал Айтиеву все, что узнал от сторожей. Абдрахман слушал внимательно. Известие это, казалось, совершенно не взволновало его. Сями удивился, что Абдрахман не торопился ничего предпринимать, и даже обиделся, что ему не доверяют. Он готов был расплакаться.

- Старики правильно говорят. Ну, а ты скорее марш домой! Тебе совсем не нужно об этом знать. Это дело старших. Иди, - он похлопал Сями по плечу. Затем, словно кого-то упрекая, добавил: - Зря мальчугана посылают на такую опасную работу.

"Даже не спросит, сколько листовок расклеил, все маленьким считает, - с обидой подумал Сями. - Ладно, вот вырасту!.."

- Меня никто не посылал, сам пошел. Всю улицу обклеил листовками!..

- А самовольно пошел - это еще хуже. Надо будет кое-кого взгреть, чтобы за тобой следили. Ну что бы ты стал делать, если бы тебя вдруг поймали с листовками казаки? Что бы ты им сказал: листовки брал в типографии, а послал меня дядя Абдрахман? Так?

- Сказал бы, что сам сделал и сам пошел. Я, дядя, казакам никогда правду не скажу, не маленький.

- Ладно, иди, иди домой, нужен будешь, позову. Да без моего разрешения, смотри, никуда из дому, понял? А сейчас - живо спать, а то завтра на работу опоздаешь.

Сями нехотя повернулся и медленно вышел из типографии.

Дом был на замке. Сями отыскал в условленном месте, под доской, ключ, вошел в комнату и засветил лампу. В печке еще тлели угли. Мальчик отогрелся, достал кастрюлю с лапшой, оставленную для него на печке матерью, и принялся ужинать. Лапша была горячая и, казалось, пахла особенно аппетитно и вкусно.

"Где это, интересно, мама? - От тепла и ужина его клонило в сон. Он сидел на скамейке возле печки, прислонившись спиной к обогревателю. - Хм, маленьким считает, говорит: "Это не твое дело..." А я больше, чем любой взрослый, расклеил листовок... А завтра еще больше расклею..."

Сями не заметил, как заснул.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Каменные дома Акчуриных обнесены глухим кирпичным забором. В глубине просторного двора возвышаются склады и другие хозяйственные постройки; рядом с хозяйским домом, стена к стене, стоит дом приказчика, а дальше на целый квартал - магазины и лавки.

В акчуринских складах работают знакомые Абдрахману надежные люди. Ему не стоило никаких трудов договориться с ними.

Вечером он привез на санях политическую литературу и типографскую бумагу в акчуринский двор и вместе с ними запрятал все это в один из пустующих складов. Затем выпряг лошадь из саней и стал седлать.

- Абеке, - позвал его Байес, - может, зайдешь ко мне, поужинаем?..

Абдрахман подтягивал подпругу.

- Не могу, Байеке, спасибо за приглашение. Спешу на кожевенный завод. В другой раз как-нибудь. Посвободнее будет, посидим, поговорим. Кстати, ты где остановился?

- Здесь недалеко, у Уали. До завода, Абеке, не близкий путь, - пока доберетесь, там уже все будут спать. Не лучше ли все же вам завтра утром поехать? А сейчас ко мне, чайку горячего... У меня просторно, места хватит переночевать...

- Нет, - ответил Абдрахман, поправляя подушку на удобном казахском седле.

В хозяйском доме играла музыка, в окнах верхнего этажа горел свет. Продавец Салимгерей, прислушиваясь к музыке, опечатывал склад. В доме в это время кто-то распахнул форточку, и знакомая татарская мелодия вырвалась на свободу. Грустная и страстная, она словно звала куда-то.

- Вы спрашиваете, когда поеду в аул? Если ниспошлет аллах удачного пути и все будет хорошо, завтра тронусь. Товары не те достал, нужных нет: ни чая, ни сахара, да и с тканями очень плохо. Только и есть что мыло, спички и разные побрякушки. Что поделаешь, придется хоть это отвезти. Завтра все же думаю ехать, пока не тронулся лед на Яике и Анхате. А то еще две-три недели просидишь здесь.

В разговор вмешался Салимгерей: