Павел Федоров - Агафон с Большой Волги

Покончив с дыней, Николай вставал, отряхивал помятые брюки, шел к будке, садился на велосипед и скрывался в темноте. То же самое на стане Соколова почти каждый день проделывал Федя Сушкин. Михаил Лукьянович, конечно, знал, куда мотается парень, скрепя сердце мирился с этим. Федя работал исправно, и трактор, таскавший комбайн, всегда находился в порядке, так что придраться было не к чему. Отлучки же Мартьяна раздражали Соколова все больше и больше. При встречах Глафира смотрела на деверя виновато и отчужденно. Может, не зря Агафья Нестеровна злословила о зяте, приплетая к нему Глафиру?

Мартьян все это отлично знал и понимал, но от встреч с Глафирой удержаться не мог. Иногда ловил на себе ее глубокий, пристальный взгляд, приводивший его в замешательство. Это бывало так редко и мимолетно, что Мартьян не доверял даже своему ощущению. Дома он появлялся только по субботам. Стараясь не встречаться с Варварой, выслушивал очередные упреки тещи, торопливо брал, что ему было нужно, шел в баню, мылся и стирал там же свое белье. Разрыв уже вполне определился. Сюда, на стан Глафиры, тянуло его непреодолимо.

Глаша мало принимала участие в мужском разговоре. А после отъезда Николая она поднялась, сухо попрощалась с мужчинами и ушла в вагончик. В отблеске костра Мартьян с тоской проводил ее высокую, складную в брюках фигуру и, заслышав скрип двери, склонился к костру.

- Вот же, пропадает бабеночка, сад-виноград, - помешивая обгорелой палкой тлеющую золу, говорил Архип.

- Помолчал бы, старый, - сдерживая приступ ярости, отвечал Мартьян, чувствуя, что ему надо уходить, но у него не хватало сил подняться.

- Ты, конечно, глаз косишь на молодку, известное дело... - будто не слыша слов Мартьяна, продолжал Катауров. - На чужую тянет, как на первую дыньку. Только свою, яловую, куда денешь? Она у тебя вона какая, Варька-то. Разве ей такой мужик нужен? Ей гвардеец под стать, чтобы усищем пощекотал, до визгу...

Над горами, словно заблудившись в набегающих тучках, плавала ущербная луна, нащупывая блеклым светом длинную от вагончика тень.

- А ты, Мартьян, такой же гвардеец, как я, например!

Слушая болтовню Архипа, Мартьян злился на себя и на весь белый свет.

- Мы с тобой что? Ты хромаешь на одну, а я на другую ногу. Мы оба порченые, брат, шабаш! Вот какая мы гвардия. Спутанные меренки мы с тобой, едрена корень... - заключил Архип и, скрипя протезом, встал и пошел к своему шалашу.

Возвращаясь к своему стану, Мартьян знал наперед, что скажет ему Соколов. Так и теперь...

- Ты не извиняйся, а выслушай.

- Слушал, Михаил Лукьянович, не раз. На один и тот же мотив поешь.

- У меня одна песня. Не тронь Глафиру. У тебя жена есть.

- Черствый пирожок и начинка старая. Оставим, Миша, разговор для другого раза.

Но разгневанному Соколову уже трудно было остановиться.

- Глафира - начинка не для твоего пирога, понял! Посадил себе царька в голову и блажишь? Последний раз хочу добром предупредить.

- Говори уж все, - попросил Мартьян.

- Если не я скажу, так партийная организация выразит свое мнение.

- Решил создать персональное дело, так, что ли? - грустно усмехнувшись, спросил Мартьян.

- Ежли жену бросишь, придется... Так не оставим. В сущности, Варвара права. Тошно ей, поди, от твоей мудреной философии, потому и жену проглядел, теперь за Глашу цепляешься. Не выйдет, Мартьян. Я этого не допущу. Сегодня же к ней съезжу и круто поговорю. Про вас в Дрожжевке девчата уже частушки сложили. Глафира пока живет в моей семье, и не хочу я, чтобы на нас пальцем тыкали.

Михаил Лукьянович пустился в рассуждение о коммунистической морали, о поведении в семье, тем более когда в ней муж и жена коммунисты, как, например, у него и Голубенкова.

Мартьян слушал его и молча поглядывал на небо. Над хребтом грузно клубилась темная, синяя туча, прорезаемая сверкающей молнией. Налетевший с гор ветер погнал на хлебном поле золотом блеснувшие на солнце пшеничные волны. Почувствовав боль в ноге, Мартьян потер коленку, дождавшись конца воспитательной речи Михаила Лукьяновича, сказал:

- Ладно, Миша, персоналку заведешь на меня потом. А сначала дай мне провести испытание в последний раз. Я заменю иглы и на втором битере. Понимаешь теперь, в чем наша ошибка?

- Оставь свои фантазии. Слушать не хочу.

- Уверяю тебя!

- Вздор! Вон сюда главный инженер едет. Будет нам баня.

Соколов шагнул к приближавшейся машине.

- Стоите, знаменитые? - вылезая из кабинки, крикнул Спиглазов.

Он был очень расстроен. Серые глаза смотрели строго и недружелюбно.

- Кукарекуем, Роман Николаевич. - Соколов объяснил причину поломки, взглянув на Мартьяна, добавил: - А тут еще у меня изобретатель нашелся. Снял иглы...

- Почему же нож не поставили? - прервал его Спиглазов.

- Нож ставили, все равно полотно забивается. Агрегат не приспособлен к такой соломе, - ответил Мартьян.

- Ты уж, изобретатель, помалкивай. Я сам объясню, - сказал Соколов.

- Если мы еще план уборки сорвем, гроб нам всем.

Спиглазов мрачно насупился. Взглянув на Соколова, прибавил со вздохом:

- Мне с тобой поговорить нужно. Пойдем. Такие дела творятся!..

Спиглазов взял Соколова под руку и повел по заросшей ковылем меже. Мартьян, собрав в сумку инструменты, направился к комбайну.

- В "Известиях", говоришь? - ошеломленно спрашивал Соколов. - И опять Чертыковцев?

- Подписал полностью, - растерянно жуя в губах папиросу, ответил Спиглазов. - Статья чуть ли не на половину полосы. Все руководство рубанул под корень. Дирекцию, партийную организацию.

- Что же Молодцов? - спросил Михаил Лукьянович.

- Он как прочитал и сразу в постель - приступ!

- Наповал, значит?

- Прочитаешь - почувствуешь, что это такое. Позор на весь Советский Союз. По сравнению с этим пасквилем заметка "Арбузная трасса" - детский лепет...

- Почему же ты газету не захватил?

- Второпях на столе забыл. Недаром, значит, недавно какой-то газетчик наведывался, меня обхаживал. У Яна Альфредовича полдня сидел.

- Наверное, нужно срочно партбюро собрать, - сказал Соколов.

- Само собой. Говорил тебе тогда, нечего с ним миндальничать. Надо было дать по зубам так, чтобы на всю жизнь запомнил, склочник.

- Что ж теперь говорить! Надо сначала самому прочесть, - задумчиво проговорил Соколов.

- Вагалянская прислала телеграмму. Министерство протестует. Опровержение будет писать.

- Что написано пером... - Соколов не договорил и глубоко вздохнул.

У него еще первая заметка до сих пор в печенках сидела.

Ходили по меже часа два, советовались, решали, но так ничего пока и не решили. Небо заволокли тучи. Погода явно портилась.

- Что с комбайном думаешь делать? - спросил Спиглазов.

- Голубенков с Сушкиным меняют, наверное, шатун. Поставим новый нож. А то приходится вручную стриженую солому вычищать.