Ярослав Ивашкевич - Мать Иоанна от ангелов

Он застал старика в большой сводчатой горнице, тот сидел за столом, попивал из кувшина подогретое вино. Ксендз Брым вскочил из-за стола, обнял гостя и поцеловал его в плечо. Затем, усадив за стол, хлопнул в ладоши: при этом хлопке встрепенулся у печки паренек, раздувавший огонь; одежда на нем была рваная, в волосах торчали перья.

- Чего вам? - спросил он с глуповатой миной. Приходский ксендз добродушно рассмеялся.

- Алюнь, да у тебя в волосах целая перина! Вытащи перья хоть так, пальцами...

Малый принялся прочесывать пятерней взлохмаченные волосы и еще раз спросил:

- Чего вам?

- Сбегай на кухню, - сказал ксендз, - и принеси еще один кувшинчик вина для ксендза капеллана. Ну, мигом!

Алюнь направился на кухню, впрочем, не слишком поспешая. Когда он открыл дверь, в горницу вбежала девчушка лет четырех, но очень маленькая; уверенным шагом она подошла к отцу Сурину, стала перед ним, посмотрела испытующе, потом вдруг присела и с важностью сказала:

- Я - экономка пана ксендза!

Ксендз Брым опять разразился смехом, схватил девочку и приподнял ее:

- Гоп-ля, Крыся, а тебе ведь нельзя сюда входить, когда у меня гости.

- Ксендз - это не гость, - решительно сказала Крыся.

Оба ксендза улыбнулись. Алюнь возвратился с кувшином вина и большой миской лепешек. Все это он поставил перед гостем. Ксендз Брым отдал девочку Алюню.

- Ну, теперь оба марш на кухню. В печке горит?

- Горит, - пробурчал Алюнь и, вскинув девочку на закорки, скрылся за дверью.

Отец Сурин оглядел горницу, посмотрел на гудевший в печке огонь.

- Холодно тут и сыро, - сказал ксендз Брым, поежившись, - с сентября топить приходится, чтобы хоть немного согреться. Ноют кости у меня, старость не радость.

Ксендз Сурин никогда не пил горячего вина, но он придерживался евангельского правила пить и есть все, что подадут, а потому отхлебнул из кувшина и, переломив испеченную на поду лепешку, осторожно поднес кусочек к дрожащим губам. Он был измучен и устрашен первыми часами пребывания в Людыни, чувствовал себя здесь чужим, несчастным. Ксендз Брым бросил на него быстрый, внимательный взгляд. Ксендз Сурин молчал.

- Вас здесь ждут большие трудности, - вдруг сказал совсем другим, серьезным тоном старый ксендз и глубоко вздохнул.

- Я отказывался, - скорбно прошептал ксендз Сурин и посмотрел на отца Брыма жалобно и беспомощно, как побитый щенок. Вынув из-за пазухи письмо провинциала, он, неуверенно глядя на старика, пододвинул ему письмо по столу. Тот вытащил очки в проволочной оправе, протер их платком, не спеша прочитал письмо. Потом опять серьезно посмотрел на гостя:

- Очень приятно, - сказал он, - очень приятно. Провинциал пишет о вас так лестно... Но вот захотят ли бесы покориться твоей святости, дорогой отец, это еще неизвестно. - Тут ксендз Брым, не прикасаясь руками к кувшину, хлебнул раз-другой горячего вина.

- На то воля божья, - развел руками ксендз Сурин.

- Видишь ли, любезный отец, - продолжал ксендз Брым, словно настраиваясь на длинную речь, - святость разная бывает. И еще - праведные люди в простоте души своей могут быть более легковерны, чем те, что живут в миру и знают все его западни. Как ты творишь экзорцизмы, любезный отец? - внезапно спросил он опять другим тоном.

Ксендз Юзеф взглянул на него с беспомощным недоумением и покачал головой:

- Как же иначе? Согласно rituale Romanum [римскому обряду (лат.)].

- Ну, разумеется. Да не в этом суть. Впрочем, завтра, в день воздвиженья честного креста, состоится отпущение грехов. Увидишь это необычное зрелище и познакомишься с теми четырьмя ксендзами. Я туда, в монастырь, не заглядываю, - но и вдалеке не чувствую себя в безопасности. Ксендз Гарнец тоже не заглядывал, а вот же бабы... то бишь, монахини, погубили его. О, мне его судьба запомнилась! Правда, не будь он грешником, они бы, может, и не прицепились к нему. Ксендз Гарнец, надобно признать, был человек молодой, красивый, глаза черные, как у итальянца, одним словом, пригожий... А я что? Старый дед. Уж я-то не явлюсь во сне матери Иоанне от Ангелов.

- А ксендз Гарнец являлся?

- Да неужто, ты пан ксендз, не знаешь? Являлся, и за ручки брал, и на всякие неподобства склонял. Говорят, он прямо сквозь стены монастырские проходил!

Ксендз Брым отодвинулся от стола и от кувшина с вином и вперил в ксендза Сурина светло-голубые глазки. Моргнув раз-другой красноватыми веками, он весело рассмеялся. Отец Сурин в ответ и не улыбнулся, только опустил глаза.

- Все началось якобы с того, что он перебросил им через ограду букет цветов, не виданных никогда в нашем глухом углу. Такие пахучие розы, что когда их несли к настоятельнице, то по пути все залил их аромат, а уж в келье... Э, да что тут долго говорить! Чего только бабы не выдумают!

Ксендз Сурин поднял глаза.

- Так вы, пан ксендз, полагаете, что это бабские сплетни? Что Гарнец не был колдуном? Что он не проникал в монастырь?

Лицо ксендза Брыма вдруг стало серьезным.

- Я полагаю - но говорю это одному тебе, потому что ты должен знать все, - сказал он, доверительно нагнувшись над столом, - я полагаю, тамошним девицам очень хотелось, чтобы Гарнец к ним приходил, и от этих желаний им в голову и ударило. Мать Иоанна целые дни торчала в монастырской приемной и все говорила, говорила без умолку. Монашки со всей Людыни, шляхтянки со всей округи, из-под Смоленска, даже из-под Вильно съезжались сюда и шушукались с нею... Она говорила, член, мол, у него огромный, черный и холодный, как лед.

Ксендз Сурин скорбно склонился над столом и осенил себя крестным знамением. Прикрыв глаза руками, он тихо застонал. Ксендз Брым смотрел на него слегка удивленно.

- Придется тебе, отец, ко многому здесь привыкать, - сказал он наконец. - Сестрицы наши, или, может, бесы, что в них сидят, такое несут, что любой старый рейтар устыдился бы. Да еще выкрикивают громко на весь костел, при сотнях людей... А знаете, где сидят у них бесы? А за что их хватают? А как распаляют? Сестра Виктория от Мук Христовых...

Ксендз Сурин со стоном перебил его:

- Какой ужас! Да как это возможно, пан ксендз?

- Попробуй сказать это отцу Лактанциушу! Он уверяет, что, когда люди видят дьявола, они, дескать, крепче верят в господа бога и в католическую церковь. Вот и показывает народу все, что сумеет, - вроде как фокусник на ярмарке!

Ксендз Сурин молитвенно сложил руки.

- Господа бога вселять в душу человеческую с помощью дьявола? - тихо спросил он.

Ксендз Брым встал и принялся ходить крупными шагами между столом и печкой - только развевались полы широкой сутаны.

- Кто знает, отец Юзеф, - сказал он, - может быть, этот способ не так уж плох? Дьявол захватывает все тайные уголки нашей души, всюду лезет мерзостным своим естеством, заполняет душу нашу злом по самые края. А потом мы дьявола изгоняем. Могучим усилием воли, взывая к святому духу, взывая к имени наисвятейшего, одним манием ты устраняешь дьявола. И вот, душа человека остается пустой, как порожний кубок, как полая форма... и прежде чем в эту пустоту вольется мир со всей его суетой, бренностью и прахом, в нее может влиться чистейший дух благодати божьей. Может быть, так и создаются святые? Допустить дьявола, призвать его, отдать ему тело и душу, а потом, изгнав его, подставить опустошенный дух под струи росы небесной, как пустую бочку под водосточный желоб, пока не зальет его чистейшее естество божье до краев?..