Василий Глотов - Наедине с совестью

Вскоре по всему изогнутому берегу - от маленького городка до самого Кенигсберга - загремели пушки. Тысячи разноцветных ракет поднялись в темное небо. Длинные веревочки трассирующих пуль переплетались в синеве, сияли над морем. Это был стихийный салют.

Растроганный до слез, в измятой плащ-накидке Громов подошел к лежавшему Смугляку, опустился возле него на колени:

- Сейчас мы унесем тебя.

- Нет, Коля, не нужно, - проговорил командир роты слабым голосом, вытирая лицо. - Поверни меня, хочу видеть салют победителей!

Громов повернул его лицом к морю. Глаза Смугляка засияли радостью. Прямо перед ним на много километров, освещенное и широкое, бушевало иссиня-черное Балтийское море.

Глава седьмая

После нового тяжелого ранения Смугляк на фронт уже не вернулся. Четыре месяца лежал он без малейшего движения, прикованный к постели. Каждая трещинка на потолке, каждое пятнышко на голубоватой стене были осмотрены им тысячу раз.

Сто двадцать дней и ночей смотрел Смугляк в одну и ту же точку, думал, засыпал, потом просыпался и снова думал. Много раз мысленно перебирал он годы своего жизненного пути - от раннего детства до этой госпитальной койки. Когда было особенно невмоготу, доставал из-под подушки небольшую квадратную фотокарточку, смотрел на нее и шептал:

- Тасенька, осиротел я, Тасенька!

Когда на Красной площади столицы проходил парад Победы и радио по всей стране разносило гулкие шаги победителей, которые шли колоннами и бросали к подножию Мавзолея бесславные знамена фашистских воинских частей и соединений, Михаил Смугляк выписался из госпиталя.

Три часа, словно зачарованный, сидел он на скамеечке городского парка, любуясь зеленью тополей, шелковистой травой и маргаритками разной окраски. Солнце заливало землю праздничным, теплым и ласковым светом. По аллеям проходили люди, с озабоченными лицами, энергичные. У Смугляка было такое светлое настроение, что ему хотелось каждого остановить, приветствовать, поговорить.

Вскоре к нему подошел пожилой человек, кивнул головой в знак приветствия и присел на другой конец скамеечки. Это был еще крепкий старик, с рыжеватыми, словно подпаленными усами, в старомодной черной шляпе. Положив на колени старую тросточку, он взглянул на ордена и медали Смугляка, полюбопытствовал:

- Никак, с фронта, сынок?

- Вообще-то с фронта, папаша, - мягко ответил Смугляк, поворачиваясь к старику. - Лечился в вашем городе и вот только что вышел из госпиталя. Как вы тут поживаете?

- Ничего, терпеть пока можно, - покашлял старик, подвигаясь поближе к фронтовику. - Ты ведь сам знаешь, сынок, сколько после войны трудностей накопилось. Позавчера трамваи пустили. А теперь восстановлением города заняты. Забот хватает! Может, у тебя курево какое-нибудь есть, сынок?

- С удовольствием угощу, папаша!

Старик бережно прикурил папиросу, подумал.

- Ну, и куда же теперь путь держишь?

- Пока не решил, папаша, куда поехать. Думал в вашем городе остаться, в институте поучиться, но беда: остановиться негде.

- В этом, пожалуй, я помогу тебе, сынок. Рядом со мной старушка проживает, занимает добрую квартиру: две комнаты, кухня. Луценко ее фамилия, Марья Ивановна. Пойдем-ка, поговорим с ней.

Минут через сорок они уже сидели в передней комнате и разговаривали с Марьей Ивановной. Старушка оказалась тихой, приветливой. Сын у нее майор, остался служить в Германии. Недавно к нему уехала и жена с трехлетним сыном. Марья Ивановна теперь одинока. Поговорив, она провела Смугляка в горницу. В комнате стояли койка, стол, два стула и шкаф. Окна большие, света и воздуха много.

- Вот и обживайтесь тут, - сказала хозяйка.

В августе Смугляк держал вступительные экзамены в политехнический институт. Не прошли даром дни, проведенные на госпитальной койке. Сильная воля, не раз закаленная в горниле боев, и глубокая вера в достижение заветной цели помогли ему подготовиться и поступить в высшее учебное заведение. Он стоял перед приемной комиссией, свободно и содержательно отвечая на вопросы. На груди его кителя в два ряда висели ордена и медали. Их было двенадцать. А над ними - три позолоченных нашивки, свидетельствовавшие о тяжелых ранениях. Вопросы и ответы были уже исчерпаны. Убеленный сединами профессор вышел из-за стола, твердым шагом подошел к Смугляку и крепко пожал ему руку.

- Поздравляю вас! - проговорил он не по возрасту энергично и отчетливо. - Вы победили и здесь. Желаю вам успехов!

- Большое спасибо, профессор! - с благодарностью ответил Смугляк, чуть отступив в сторону. - Теперь мой передний край - в институте. На фронте приходилось штурмовать разные крепости и высоты. Тяжело было - не отступали. Настала пора завоевать хотя бы одну из высот науки.

- Правильно мыслите, молодой человек!

И вот он - студент. В первый день занятий лекционный зал был переполнен. Смугляк видел вокруг себя разного цвета платья и костюмы, красивые девичьи и мужские прически, сосредоточенные лица и быстрые, бесхитростные улыбки. Он сидел за средним столом, с проседью в черном зачесе волос, одетый во фронтовой китель, с четырьмя орденскими планками на груди. На вид Смугляк казался солиднее и старше других, но это его не смущало. "Учиться никому и никогда не поздно", - думал он, слушая лекцию.

Проходили учебные дни, как близнецы, похожие один на другой. С утра Смугляк обычно слушал лекции, во второй половине дня обедал, затем уходил в городскую библиотеку и просиживал там до закрытия, читая дополнительную литературу. В расходах он ограничил себя до предела: раз в неделю ходил в кино, покупал только необходимые книги, остальные деньги его военной пенсии шли на питание, в уплату за квартиру и на приобретение нужных вещей. Хозяйка говорила о нем соседке:

- Дюже хороший человек, тихий, такой скромный.

- Он что же, одинокий? - спрашивала та.

- Одинокий, говорит, - делилась с соседкой Марья Ивановна. - Отца и мать не помнит, маленьким был, когда они умерли. А на баяне как играет! Душа плачет. Наверно, тоскует.

- Сколько же лет-то ему?

- Больше тридцати, говорит.

- И все не женится?

- На ком? - прищуривала глаза Марья Ивановна. - Хорошую невесту сразу не подыщешь, они ведь не растут в огороде, а пустая баба зачем ему? На каникулы в Смоленск поехать собирается. Может, там у него кто есть. Ладно, пойду я, заговорилась с тобой.

Полюбили Смугляка и в институте. Вел он себя скромно, серьезно. В помощи никому и никогда не отказывал, учился прилежно, много помогал товарищам в военной подготовке. Студенты и преподаватели относились к нему с большим уважением.

В первые месяцы занятий Смугляк завязал письменную связь с Колей Громовым, Степаном Ковальчуком, летчиком-истребителем Аркадием Осадчим и с партизаном Иваном Андреевичем Шугаем. Коля третий год уже учился в военной академии, Ковальчук работал в шахтоуправлении в Донбассе, а летчик Осадчий служил в Белоруссии. Он стал подполковником и командовал теперь авиационным полком. В своих шутливых письмах Осадчий настойчиво приглашал Смугляка в гости. В ответных письмах Михаил благодарил его за внимание, ссылался на большую занятость в институте, но от будущей поездки не отказывался.