Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)

- Нам подали камень вместо хлеба и змею вместо рыбы!..

О, боже милосердный! Все тащат, растаскивают харитоненковское добро, наживают себе хозяйство, а ты, старшина, не смей, смотри и бойся закона, бойся земского!

Калитка метался, словно зверь в клетке, домашние дрожали, молчаливые, запуганные. Обрушился на Якова: чего он сидит, остолоп, думает? Приходил в себя, с ненавистью посматривал на свой царский кафтан, от которого старшине нет никакого утешения, наоборот - лишился даже пользы. Закрадывалась мысль: а не ляпнуть ли этим кафтаном об землю? Но не осмелился, не отважился, таил эту мысль про себя. Кто знает, что может случиться? Как бы не прогадать...

Старшина! Люди растаскивают панское добро, рубят лес, косят сено, а ты что? Податей не платят, законов не выполняют, властей не признают, а кто виноват? Старшина! О ком поют песни на ярмарке? А тут еще дома не ладно, сноха бросила мужа, навеки ославила, водится с бунтарями. Когда-то старшина самому черту мог обломать рога, а теперь он последний человек на селе! Безнаказанно издеваются, насмешничают. В глазах темнеет - сколько бед и напастей свалилось на старшину этим летом!

Приснился ему ужасный сон - не к добру: будто попадали со всех церквей купола... Убивают князей, министров!.. И собаки лают на запад, и вороны каркают, и петухи поют - плохие приметы... Стоит стог сена, и на стогу сидит Орина - молодая, голая, - к чему это?

На селе начались волнения, и хозяева сошлись к Калитке на совещание. За рюмкой разговаривали о жгучих делах.

Мамай захмелел, отяжелел, набрякшее сытое лицо его чуть не лопается, налег мясистой грудью на стол, неловко размахивал руками, наставлял, поучал кумовьев.

- Наше дело - направлять людей... Руководствовать ими. И быть незаметными для начальства. Аренду прихватить, вырвать луга и пастбища. Мы что? Люди требуют!

- Смотрите, кум, не прогадайте, - предостерегал Калитка соседа от опасных мыслей, хоть сам не представлял себе, что может случиться, - все село, вся губерния бунтует. На всякий случай мудро высказывал неясные мысли, предостережения.

Остапа Герасимовича ничто не пугает. Пустое, зряшный переполох. Он видит далеко.

- Забастовка нам на пользу, требование высокой оплаты выгонит помещика с земли. Уже и так ходят слухи, что помещики сбывают землю, скотину. Капнист, Суханов не хотят заниматься сельским хозяйством. Невыгодно. Дойдет очередь и до Харитоненки. Кто будет у него покупать? Захар? Грицко? - с усмешкой доказывал Мамай.

Мороз даже просиял от убежденных слов кума, понял:

- Откуда этим Захарам достать денег? Не у них ли описывали подушки за подушное?

- Дело даже не в деньгах, - учил Мамай кумовьев (не понимают они в политике, сразу видно). В ответ на удивленные взгляды собеседников пояснил: - Зачем деньги? Даром? Нет. Надо выполнить закон и быть в выгоде. Вексель. До покрова. А там будет видно - манифест или переменится власть. Кто будет арендовать или покупать землю? Чем будут работать? На своей нивке не могут управиться. Пусть берут. Жаль? А чем работать? Кто будет устанавливать порядки? Мы с вами! К нам придут: спасите! Наше дело сторона. Мы что? Выручить человека в беде сам бог велел.

Все были в восторге от пылкой, остроумной речи - быстрый умом человечище, угловатый, но хваткий! Ясная голова! Вот кому быть земельным министром! Такой не пропадет, не погибнет. Исполненные приязни к Мамаю кумовья пьют и заплетающимися языками бормочут:

- А кто будет обрабатывать - видно будет...

Морозу теперь все нипочем - после того как его по приказу земского сняли со старост за то, что он в комиссии ходил к пану а предъявлял требования. Общество выбрало, разве же он виноват? Мороз, слава богу, только избавился от мороки.

Лука Евсеевич вспомнил о тех палках, которые достались Калитке от людей. Для него все обошлось счастливо, он теперь самый обыкновенный человек. Даже на душе легче. Пострадал за народ... А нового старосту общество выбирать не хочет: "На черта он нам?" Старшину не признают: "У нас теперь своя власть, сельский комитет!" Захар теперь всему голова!

Тут Калитка перевел разговор: на него возложено ответственное дело (кто как не он на глазах у начальства) - как бы словить Нарожного, который убежал из Сумской тюрьмы. Исправник наказывал, чтобы подстерегли...

Высокая награда от губернатора мерещилась Калитке.

Сколько дел свалилось на голову Захара! Везде он стал нужен. Без него сход не начинают, требования пану предъявляет он, выбирают его, а не Мамая, забастовкой он руководит, направляет, чтобы никто к пану на жатву не шел, он же верховодит обществом - глава сельского комитета! Уже давно среди людей идет разговор: на черта нам старшина, шкуродер, прощелыга, обманщик, хапуга? Все за народную власть, за Захара - податей не плати, повинностей не отбывай.

- Кто пойдет к пану на жатву - будет гореть! - Страшная эта угроза повисла над селом, и все знали, что бросил эти слова отчаянный Грицко Хрин, бросил не на ветер.

А на стражника, урядника и старшину, которые были раньше (раньше!) знатными людьми на селе, никто не хочет даже и смотреть, они заслужили общее презрение, и начальники боятся показываться днем на улицу ненавистны всему селу. Как-то ночью люди наделали даже убытков начальникам - у кого разобрали ограду, у кого сняли ворота и пустили их вниз по течению Псла, расшили хлев, засыпали колодцы, - и верховодили нападением кто же, если не Захар, Грицко, Павло, Орина? Задорная молодка разоряла своего тестя! Уж и поиздевались же и натешились над панскими прихвостнями той благостной ночью!

Свет перевернулся в глазах старшины, урядника, когда они утром повыползали из своих хат и увидели страшное опустошение, совершенное селом среди ночи. Словно налетела буря и поломала хозяйство, развернула, разметала. Когда теперь все наладишь? Всю ночь трещало, гремело, грохотало - и не выходи, потому, что огреют колом по голове, какой бы вояка ни был - осядешь. Они оробели, дрожали, не спали, едва дождались рассвета.

Толстая Ганна ходила утром по воду и на все село голосила над чужим колодцем, проклиная лихих ворогов, заводил - Грицка, Захара. А из зеленой чащи вышли Татьяна Скиба и Чумакова Лукия, костлявые, лютые, напали на паниматку - подстерегали, что ли, - побили ведра коромыслом, не пустили к воде. Помяли жирные бока, все припомнили проклятой, ненасытной Ганне: слезы невестки, сиротские деньги, магарычи, взятки, сплетни, пересуды, издевательство над людьми - было что вспомнить. На все село изругали, отбивая коромыслом холеные бока и приговаривая: "За смех, за глумление над Ориной!.." Все высказала сватье Лукия. Вцепилась в косы, водила, мотала за надругательство над дочерью мстила мать. И удивительно, никто не защитил, не вступился, никто из всего села не окликнул, хоть и повыбегали изо всех хат, высыпали на улицу, на огороды. Целая толпа не без удовольствия наблюдала, как Лукия била сватью, приговаривая: