Владимир Хабур - Мирное время

Ленька вздрогнул от утреннего холода.

- Пойдем домой.

Разговор с Камилем оставил у него неприятный осадок.

Дни тянулись медленно, лениво. Ленька вставал поздно. Он, не торопясь, шел в окружком, до обеда работал, делал все как во сне и только к вечеру оживлялся.

Дела окружкома его не особенно волновали. Они проходили в стороне, не тревожили, не привлекали внимания. Активность, интерес появлялись у него только, когда шла речь о переселении. Ленька вступал в споры, советовал, а где это было безопасно - распоряжался. Все чаще приходилось ему сталкиваться с черным от солнца и ветра Гулям-Али - упорным и настойчивым. Он постоянно не соглашался с Ленькой, показывал инструкции и указания из столицы, громко доказывал свою правоту и, уходя, сердито хлопал дверью.

Ленька кропотливо собирал материалы против Гулям-Али и ждал удобного момента, чтобы с ним расправиться.

По вечерам к Леньке приходили новые знакомые. Под видом переплетчика книг являлся высланный в Гарм бывший белогвардейский есаул Романов. Он осторожно, стараясь остаться незамеченным, проходил по коридору и каждый раз приносил бутылку с клеем, ножи, бумагу, коленкор. Разложив все это на столе вокруг единственной книги, он начинал разговор.

Часто приходил Антон, с которым Ленька познакомился на именинах Нюси и Тоси. Теперь Ленька не бывал на вечеринках, опасаясь сплетен, неизбежных в маленьком городке. Антон приходил угрюмый, злобный. Ленька давал ему свой наган и посылал в горы - учиться стрелять.

- Стрелять надо метко. Пригодится.

Антон уходил в горы, добросовестно опустошал весь барабан и возвращался домой.

Осторожно, неторопливо Ленька собирал людей. Это были и раскулаченные, и высланные, и неведомо каким путем пробравшиеся из Афганистана. Были и такие, кто по чьей-то указке явился сюда, чтоб совершить свое подлое и коварное дело.

Вскоре вызвали на пленум обкома комсомола. Ленька ожил и стал лихорадочно работать. Нужно было подготовить два доклада: обкому - о работе комсомола и Говорящему - о себе.

Подготовив все материалы, Ленька послал в Дюшамбе делегацию от округа, а сам через два дня выехал с Камилем. На этот раз дорога уже не казалась ему необычной. Они обгоняли длинные караваны лошадей и ослов, тащивших на себе разный скарб. Запыленные, оборванные люди вели коней в поводу. В хурджумах сидели дети. Облезлые, худые собаки плелись позади караванов.

- Кто это? - спросил Ленька у Камиля.

- Это? Это наши переселенцы, - усмехнулся тот.

На остановке у придорожного раббата к Леньке подошел худой, морщинистый старик.

- Советская власть принесла нам счастье, начальник, - сказал он по-таджикски. - Мы бросили свои старые камни, чтоб внизу пахать настоящую землю. Но мы не придем в долины, начальник: у нас нет хлеба. Дети мрут. Мы тоже умрем в дороге... - Он большими, грустными глазами посмотрел на Леньку.

- Что он говорит? - спросил Ленька.

- Он говорит, что не дойдет, что умрет с голоду, - ответил Камиль.

- Ну, объясни ему как-нибудь, - сказал Ленька и отвернулся. Камиль усмехнулся.

- Русским нужен хлопок, - ответил он старику по-таджикски. - Вот вас и гонят вниз, в долины.

Старик удивленно посмотрел на Камиля, потом на Леньку и, махнув рукой, уныло пошел к своим.

Ленька и Камиль поехали дальше.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ

По улицам Дюшамбе неторопливо ходил высокий, красивый юноша в поисках работы. Он стремился найти себе какое-нибудь подходящее занятие, чтобы не прослыть лентяем и бездельником, в городе, где все трудились. Его жена уже давно работала экономистом, давала ему деньги на карманные расходы, но делала это скупо, с расчетом.

Юноша пробовал сочинять стихи, но ничего не выходило. Он забросил поэзию и начал мечтать о героических, красивых поступках, которые бы сразу дали ему славу и деньги.

Его широкая, жизнелюбивая натура томилась до тех пор, пока он не понял, что город рождается в тяжелых муках, и ему нужны не мечтатели, а люди практичные, пригодные для повседневных будничных дел.

Тогда недостроенный Дом дехканина приобрел нового секретаря - Анатолия Пенского.

Хотя все его звали Пенским, он был вовсе не Пенский, а Шапиро...

Откуда у почтенного зубного врача небольшого южного города взялся ребенок, ни на кого в семье не похожий, - этого объяснить никто не мог.

Кроме младшего брата мадам Шапиро - Яши, все в семье были среднего роста или ниже. Толя же вырос большим, длинноногим и широкоплечим. Мальчик не отличался пристрастием к наукам, но учителя в школе любили его за высокий рост, представительную внешность и приятный тембр голоса. На уроках Толя отвечал не всегда правильно, но зато красиво, что особенно нравилось преподавателю зоологии и ботаники по прозванию "Киця". Он считал мальчика своим лучшим учеником, хотя Толя так и не научился отличать тычинку от пестика.

В свободное время (а свободного времени было много) Толя писал стихи. Рифма редко оживляла сочиненные им строки, но стихи все равно ему нравились. Он заполнил ими все альбомы у себя дома, потом стал писать в альбомы девочек. Знакомые уже говорили, что он будет вторым Маяковским. Но Толя вдруг изменил поэзии ради театра.

Вначале он выпрашивал у матери полтинники и бегал на галерку. Потом у него завелись в театре какие-то связи, его впускали без билета, и он расхаживал по партеру, нацеливаясь на свободные места. Вскоре Толя получил доступ за кулисы. Он передвигал мебель перед началом спектакля, переносил декорации, таскал за актрисами чемоданы.

Город был маленький и постоянной труппы не имел. В городском саду стоял старый длинный дощатый сарай, который назывался летним театром. Зимой в нем постоянно жили большие серые крысы. Весной приезжали актеры - предприимчивые молодые люди с облезлыми чемоданами в руках и связками старых афиш под мышкой. Они пополняли свою труппу местными любителями. Спешно белились стены, малевались яркие декорации, нумеровались стулья и - сезон открывался...

Весной театральная общественность города оживлялась. Парикмахер Коган, председатель союза Рабис, созывал внеочередное собрание. Приходили отдохнувшие за зиму кассирши, билетерши, сторожа, расклейщики афиш. В театре имелась всего одна касса, входных дверей было меньше, чем билетерш, работу же хотел получить каждый. Начинался скандал.

Парикмахер Коган долго и молча слушал женщин, потом стучал кулаком по столу и устанавливал порядок. Он был единственным в городе театральным парикмахером, имел собственные парики, знал, что без него в театре не обойдутся, и поэтому чувствовал себя хозяином положения. Кассиршей, чтоб не было лишних разговоров, он назначал свою жену, рыжую накрашенную Люсю, билетерш, ссылаясь на просьбу директора театра, выбирал из тех, что помоложе, и собрание закрывал.