Геннадий Левицкий - Гай Юлий Цезарь. Злом обретенное бессмертие

Партия Помпея долго кричала о необходимости объявить войну Цезарю, но оказалась совершенно не готова к ней. Не нашлось даже силы, способной не разбить, а только остановить, задержать на время единственный легион.

Гай Юлий победоносным маршем прошел Пиценскую область, тем временем его догнал 12–й легион. На пути ему попался Домиций Агенобарб, которому, по иронии судьбы, сенат поручил сменить Цезаря на посту наместника Галлии. Агенобарб успел собрать около 20 когорт, еще 13 когорт он принял у бежавших от Цезаря полководцев — всего более 16 тысяч легионеров. То есть по численности Цезарь по — прежнему уступал противникам. Агенобарб занимал очень выгодную позицию и мог реально остановить соперника, но, увы! Бедняга не надеется на собственные силы и слезно просит Помпея о помощи:

…две армии, и притом в ущелье, легко могут отрезать Цезаря и помешать ему запастись провиантом; иначе же Домиций, более 30 когорт, значительное число сенаторов и римских всадников подвергнутся большой опасности.

Риму было не до Агенобарба: город находился в плену собственного страха. Описывает ситуацию Плутарх.

В самом Риме, который был затоплен потоком беглецов из окрестных селений, власти не могли поддержать порядка ни убеждением, ни приказами. И немногого недоставало, чтобы город сам себя погубил в этом великом смятении и буре. Повсюду господствовали противоборствующие страсти и неистовое волнение.

В полном смятении находился и Помпей. Фавоний, насмехаясь над когда — то брошенной им фразой, посоветовал ударить «ногой о землю и вывести из нее войска». Впрочем, не войска не хватало Помпею, а совершенно других вещей. «И теперь еще Помпей превосходил Цезаря числом вооруженных воинов», — сообщает Плутарх. Противник Цезаря был одержим теми же чувствами, что и весь Рим, вся Италия.

Поэтому он поверил ложным слухам, что война уже у ворот, что она охватила всю страну, и, поддаваясь общему настроению, объявил публично, что в городе восстание и безвластие, а затем покинул город, приказав следовать за собой сенаторам и всем тем, кто предпочитает отечество и свободу тирании.

Покинутый всеми, Домиций Агенобарб совсем потерял голову и думал о чем угодно, только не о борьбе и победе. По словам Плутарха, он, «отчаявшись в успехе, потребовал у своего врача — раба яд и выпил его, желая покончить с собой. Но вскоре, услышав, что Цезарь удивительно милостив к пленным, он принялся оплакивать себя и осуждать свое слишком поспешное решение. Однако врач успокоил его, заверив, что дал ему вместо яда снотворное средство. Домиций, воспрянув духом, поспешил к Цезарю, получил от него прощение и вновь перебежал к Помпею. Эти новости, дойдя до Рима, успокоили жителей, и некоторые из бежавших вернулись назад».

Вместе с Домицием в плен попали около 50 человек из римской знати: сенаторы, дети сенаторов, военные трибуны и римские всадники.

В «Гражданская войне», принадлежащей перу неизвестного автора, говорится, что когда всех пленников привели к Цезарю, «он постарался оградить от брани и оскорблений со стороны солдат и обратился к ним лишь с немногими словами. Он жаловался, что некоторые из них дурно отблагодарили его за великие благодеяния. Однако отпустил всех их невредимыми».

Цезарь проявлял верх благодушия к врагам. Казалось бы, совершенная глупость: отпущенные сенаторы бежали к Помпею, снова сражались против Цезаря, иногда попадали в плен по второму разу, — и даже тогда им не было отказано в милости. Однако подобная практика и перетянула на сторону Цезаря целые армии врагов. Солдаты Помпея твердо знали, что могут рассчитывать на милость, и при малейшей опасности дезертировали.

На марше к Цезарю присоединится 8–й легион, вызванный из Галлии, еще три легиона он составит в кратчайший срок из пленных и перебежчиков армии Помпея.

Рим, который величайший полководец древности — Ганнибал — даже не решился осаждать, сдался Цезарю без боя. Те, кто обязан был защитить столицу мира, бежали самыми первыми. Цезарю досталось даже то, что берут с собой при бегстве в первую очередь.

В Риме… на всех вдруг напал такой ужас, что когда консул Лентул пошел открывать казначейство, чтобы на основании постановления сената достать для Помпея деньги, то он тут же, не успев открыть тайной казны, бежал из города; действительно, приходили ложные вести, что Цезарь каждую минуту может подойти и что его конные разъезды уже находятся под Римом.

Лишь несколько наивных людей пытались помешать всемогущему проконсулу. Что из этого вышло? Послушаем Плутарха.

Народный трибун Метелл хотел воспрепятствовать Цезарю взять деньги из государственной казны и ссылался при этом на законы. Цезарь ответил на это:

Оружие и законы не уживаются друг с другом. Если ты недоволен моими действиями, то иди — ка лучше прочь, ибо война не терпит никаких возражений. Когда же после заключения мира я отложу оружие в сторону, ты можешь появиться снова и ораторствовать перед народом. Уже тем, — прибавил он, — что я говорю это, я поступаюсь моими правами: ведь и ты, и все мои противники, которых я здесь захватил, находитесь целиком в моей власти. Сказав это Метеллу, он направился к дверям казнохранилища и, так как не нашел ключей, послал за мастерами и приказал взломать дверь. Метелл, ободряемый похвалами нескольких присутствовавших, вновь стал ему противодействовать. Тогда Цезарь решительно пригрозил Метеллу, что убьет его, если тот не перестанет ему досаждать.

Знай, юнец, — прибавил он, — что мне гораздо труднее сказать это, чем сделать.

Эти слова заставили Метелла удалиться в страхе, и все потребное для войны было доставлено Цезарю быстро и без помех.

Когда Цезарь начал расходовать неприкосновенные суммы по своему усмотрению, ему напомнили, как пишет Аппиан, что «при галльском нашествии в старину наложено было публичное заклятие ни на что не тратить их, за исключением новой войны с галлами. Но Цезарь заявил, что он сам снял с города заклятие, сделав галлов безопасными».

В общем — то, не Цезарь покорил Италию — страх парализовал волю тех, кто должен был остановить будущего диктатора. Ситуацию красноречиво описывает Цицерон в письме Аттику. Весьма нелестно отзывается великий оратор о своем друге — Помпее.

От консулов ожидать нечего, набора нигде никакого; ведь и вербовщики не осмеливаются показать свое лицо, когда тот (Цезарь) близко, а нашего полководца, наоборот, нигде нет, он ничего не делает, да они и не заявляются. Ведь отсутствует не желание, но надежда. Что же касается нашего Гнея (о жалкое и невероятное дело!), как он слаб! Ни присутствия духа, ни осмотрительности, ни средств, ни заботливости. Не буду касаться известного: позорнейшего бегства из Рима, весьма робких речей на народных сходках в городах, незнания сил не только противника, но и своих.