Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Я его просил объяснить мне разницу между большевиками и меньшевиками. Bcе его ответы вертелись около революционности одних и эволюционности других.

"Но ведь вы тоже признаете насилие"? Спрашивал я его.

— "Да, для захвата власти и орудий производства".

— "А потом"?

— "Мы от него откажемся".

— "Почему"?

— "За ненадобностью. С захватом власти и орудий производства уничтожатся классы, при современной технике рабочий день дойдет до двух часов и каждый, работая по способностям получить по потребностям".

— А вы не допускаете, что какая-нибудь группа лиц, какой-нибудь профессиональный союз, совсем не пожелает работать, а предпочтет захватив власть, заставить всех работать на себя?"

{149} — "Вы рассуждаете по детски", горячился он.

Да, соглашался я. И я бы хотел всегда рассуждать по детски. На мой взгляд это самое логичное. — Вы допустите, что какой-нибудь профсоюз химической промышленности решит, что довольно работать и пользуясь своим продуктом. как оружием, захватит власть, образует новый класс и будет диктовать миру свои условия".

Мне часто приходило в голову: Передо мной человек, который в нравственном отношении стоит много выше меня, человек, который отдает свою свободу, которую он так ценит, ради любви к ближнему, ради своей идеи. Я верю в вечную жизнь нашего духа. И являлся вопрос? Неужели он, в будущей жизни, не спасется от ответственности перед своей совестью — Богом?

Долго я не мог ответить себе на это и только потом понял, что не велика будет его ответственность потому, что он соблюдает главный закон Христа — закон любви к ближнему, но горе тем, кто повел его, чистого мальчика, этими путями. Горе тем, кто создал свой закон, вместо вечного, Божеского. И весь ореол гения Ленина начал мне казаться просто жалким.

Надо мной могут смеяться, но с тех пор я молюсь за душу Ленина.

Всего месяца полтора я просидел вместе с К-м. Его отправили в Москву, и я снова остался один.

Ланге брал меня измором. "Но в этом месть", как говорит Достоевский, "можно научиться терпению". Он не знал, что я был не один и некоторое время питался лучше. Мои условия жизни немного исправились. Я сделал себе маленький запас сухарей, у меня был кусок мыла, и я мог стирать свое белье. Рубашка на мне тлела.

Чем дальше я сидел, тем ближе, по моим соображениям, я подходил к смерти. И тем меньше я ее боялся.

Вначале я старался не думать о ней, но отогнать эту мысль трудно, и я пустил ее совсем близко.

Расстреляют… Страшно? Нет, на это воля Бога. Неприятен самый процесс. Вызов… Встреча с палачами…и пуля в затылок где-нибудь в подвале.

Хочется ли жить? Нет. — Я жив и буду жить. Не нужно {150} только нарушать своего духовного равновесия, а для этого не надо идти в разрез с волей Бога.

А мои планы? Выпустят. — Бежать за границу.

Любовь и новая жизнь. Но смогу ли я это сделать? Хватит ли сил? Силы есть, но правильно ли я сделаю, если буду ломать свою жизнь и избегать тех условий, в которые меня ставит Бог.

Любовь.? Смогу ли я победить ее? Нет. Я могу бороться со всем, но только не с этим чувством. Оно сильнее всего и будет мною двигать. Но об этом думать нечего, на это нельзя надеяться.

Каковы были мои прежние верования, на которых я был воспитан?

В Училище зубрение Катехизиса. В полку хождение по наряду в церковь и только на войне пробудилось кое что. Но что это было? В те минуты, когда я ближе подходил к смерти, мысли невольно шли к Богу. Считая малодушием молиться и креститься во время боя, я делал это каждый день вечером. Вот и все мое отношение к высшему миру, то есть к Богу.

Сейчас надо совершенствовать себя духовно. Помню я те обещания, которые я тогда записал на папиросной бумаге, чтобы в случае выпуска ими руководиться. Они просты, как просто все Учение Христа, но я верю, что они единственные пути, ведущие к счастью. Вот то, что было мной записано:

Нужно слить свою волю с волей Бога, то есть всегда и во всех случаях жизни стремиться к добру, любви, прощению, милосердию, кротости, миролюбию, словом к Богу. Пути к этому всегда покажет мне моя совесть, и она же в каждом случае ясно скажет, что такое Бог иначе — добро, любовь, правда, истина и т. д. Дальше я обещал:

Любить всех людей и прощать им все, всегда и во что бы то ни стало.

Никогда ни с кем не ссориться.

Никогда никого не осуждать.

Делать людям то, что хочу для себя.

Действовать не насилием, а добром.

Считать себя ниже других.

Отдавать все, что имею без сожаления.

Не развратничать.

Не клясться и не врать.

{151} Я обещал не ломать свою жизнь и не избегать тех условий, в которые меня будет ставит Бог. Я понимая тогда, что для соблюдения всех этих обещаний, нужны и такие материальные условия, в которых легче всего провести это в жизнь. Поэтому, я обещал сократить свои материальные потребности до минимума. Раза два в неделю есть такую же пищу, как в тюрьме, спать на жесткой постели, не пить вина, Молиться, то есть раза два в день, отходя от материальной жизни, всем своим существом стараться приблизиться к Богу.

(Что из этих обещаний я выполнил?!).

Я просил Бога помочь мне в этом, я просил Его сохранить мне ту духовную свободу, которую я получил здесь и которая дает гораздо больше счастья, чем та, к которой тянутся люди.

Я просил дать мне свободу, но в глубине души, я сознавал, что я не искренен и потому я не всегда был свободен, — Любовь к любимому человеку связывала меня с миром. От всего, кроме нее, я мог отказаться, но она меня тянула в жизнь.

Я не могу воздержаться, чтобы не рассказать случай, который произошел со мной в ночь с 3-го на 4-ое декабря, и который я предоставляю комментировать кому и как угодно.

Я сидел тогда с К-м. Мы легли спать. Прошло около часу. К-ве спал, я слышал что он спит. Вдруг на меня напал нечеловеческий, я подчеркиваю, нечеловеческий ужас. Первым моим желанием было разбудить К-ва, но ужас был так велик, что я как то понял бесполезность этого. Я начал молиться, то есть всем усилием воли старался идти к Богу. Первый приступ ужаса начал проходить, но за ним наступил второй и затем третий, менее сильные. Я все время молился.

И затем, также внезапно, я почувствовал необыкновенную, немирскую радость. Это было неземное блаженство. На стене появился образ Богоматери. Голос внутри меня говорил:

Теперь ты можешь просить ее, что хочешь. Желаний у меня не было…

16-го марта, после обеда, меня вызвали в канцелярию.

{152} Барышня, введя меня в помещение, передала меня служащему, сидевшему за письменным столом.

"Прочтите и распишитесь", сказал он мне, передавая какую то бумажку.

Бумажка была коротенькая. — Петроградская коллегия Г. П. У. на заседании такого то числа "слушала" дело Бессонова, признала его виновным по ст. ст. 220-ой, 61-ой и 95-ой Уголовного кодекса С. С. С. Р. и "постановила" приговорить Бессонова к высшей мере наказания — расстрелу, с заменой 3-мя годами заключения в Соловецком лагере особого назначения.