Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Привели меня в роту перед началом вечерней поверки.

Большой барак, шагов 100 в длину и 20 в ширину. Несмотря на мороз, дверь открыта, и несмотря на открытую дверь, ужасающий воздух… Внизу мороз, наверху нечем дышать. Испарения немытого тела, запах трески, одежды, табаку, сырости — все смешалось в густой туман, сквозь который еле мерцали две 10-тисвечевые электрические лампочки.

Все арестанты были дома… Нары в 4 ряда, идущие в длину барака, были сплошь завалены лежащими и сидящими на них людьми… Изможденные, усталые лица… Под {160} лампочками грудой стоят голые тела с бельем и одеждой в руках — бьют вшей.

На одном конце барака — загородка. Там "аристократия" — командный состав". На другом у окна, — столик, лучшее место и тоже "аристократия", но денежная..

Барак во многих местах в щелях заткнут тряпками

Вот где придется жить…

Подошли арестанты… Разговор сразу перешел почти на единственную интересовавшую тогда всех тему. — Что слышно в Петроград об изменении Уголовного кодекса? Я ответил, что я из одиночки и ничего не знаю. Это была одна из тех очередных надежд, которыми должен жить заключенный. Раньше бывали амнистии, разные досрочные освобождения и т. п. В тот момент Соловки жили надеждой на изменение Уголовного кодекса и скидку по новому кодексу двух третей со срока наказания.

Вера в это была колоссальна. Только об этом и говорили, и эту надежду поддерживало начальство. Ему это было выгодно. Есть предел человеческому терпению. И у арестанта оно может лопнуть. Чтобы этого не произошло, начальство решило — пусть верят, нам легче их держать.

Прозвонил колокол…

И сравнительная, усталая тишина барака нарушилась тем же диким ревом, который я слышал при нашем приеме.

На середину барака вышел командир роты.

"На поверку становись!.." Заорал он исступленным голосом.

Нехотя слезали с нар усталые люди… Крик и наказание действуют на человека до известного предала… Видно здесь люди привыкли ко всему.

"Ну что ж, вас там просить что ли? Выгоню на мороз, продержу там, будете становиться".

Люди становились, но неумело и неохотно. Много было, не знавших строя.

"А тебя что Калинка отдельно просить"? Обратился он к старичку, маявшемуся на месте и не знавшему что ему делать. "Ты гроб себе сделал? Нет? Так делай!.. Я тебя туда {161} вгоню", продолжал он издеваться над старичком. Но тот видимо дошел до предела и не выдержал. — "Стыдно вам, товарищ командир, глумиться над старостью". Взволнованным, но внятным голосом произнес он.

"Ты! отвечать еще! Дежурный! В карцер его!.. С поддувалами… Нет погоди, я его после поверки сам отведу".

В бараке наступила тишина. Мерзость сцены шокировала людей уже видавших виды.

Около часу мы стояли и ждали…

Наконец пришла "поверка". Дверь резко открылась и в барак полным ходом влетело звеня… шпорами, сразу несколько человек чекистов… Причем тут шпоры, подумал я?

К дежурному по пункту подскочил дежурный по роте с рапортом… Все это так не шло ни к их полуштатским костюмам, ни ко всей обстановке с полуголыми людьми, и было так глупо, что казалось каким то фарсом, если бы это не было трагично… Ведь от всей этой кучки людей, совершенно произвольно, вне всякого закона, зависела жизнь каждого из нас…

Дежурный по пункту просчитал ряды и "поверка", опять гремя шпорами и шашками, вышла из барака…

"Калинка сюда… Да не одевайся… Все равно голым раздену и поддувала открою!.." Опять заревел командир роты.

Я видел как старичок подошел к нему, как он его взял за шею, и толкнул с крыльца так, что тот упал на первых же ступенях.

Командир роты был известный на все Соловки своими зверствами Основа. На Поповом острове были устроены особые карцера, построенные из досок и никогда не отапливаемые. Чтобы арестованному в них было еще холоднее, там открывали окно, а чтобы довести наказание до предела, его раздевали догола. Повел же старичка Основа сам, чтобы приведя в карцер, его еще избить.

Свободного места, то есть тех 8-ми вершков, которые мне полагались, на нарах не было, и я расположился на ночь на узком, единственном в бараке столе.

Барак спал…

Переплетаясь телами, задыхаясь от духоты и вони, люди лежали на своих 8-ми вершках.

{162} То и дело в бараке раздавались стоны и крик… Бред во сне и наяву…

Измученный трудом, морозом и недоеданием человек получал свой законный отдых.

Вот он "милосердный режим", подумал я.

Не надо злобствовать… Сейчас же ловил я себя на мысли.

Но как же? Ведь я не могу не видеть этой обстановки…

Нужно встать выше этого… Терпеть и искать счастья в любви к людям…

Картины дня переплетались в моей голове с моими намерениями… Трудно было их совместить. Но в эту ночь я твердо решил не сходить с выстраданного мною пути.

Бог меня на него поставил. Он и выведет.

Но я не выдержу…

Тогда нужно идти на компромисс — встать на место Основы и ему подобных….Сделаться мерзавцем и давить людей…

Нет, этого я сделать не могу… Сразу и навсегда решил я.

Тогда сказать и продолжать говорить правду… То есть иначе говоря кончить самоубийством…

Но имею ли я право идти на верную смерть, да к хватит ли у меня сил, чтобы умереть такой медленной и мучительной смертью…

Я подумал. И понял… Исповедывать правду имеет право каждый, и это не самоубийство, а высший подвит. Жизни мне не жаль, но сил на это у меня не хватит.

Где же выход? Как себя держать, вести, как жить?

Так, как этого хочет Бог… По совести… Подчиняться, страдать и терпеть…

Но ведь это же полумеры… Возможны ли они здесь?… Не выдержу прорвет меня…

День на Поповом острое начинался рано… Летом в 5, зимой в 6 часов утра звонил колокол… Нехотя, через силу вставали люди… Но отдельные фигуры, большей частью постарше, вскакивали и бежали за кипятком. Пресную воду на Попов остров привозили по железной дороге из Кеми. Кипяток получался один раз в день утром, да и то его обыкновенно не хватало. Заменить его кроме снега было нечем. Днем после мороза, хотелось согреться и чтобы получить кипяток, приходилось на кухне покупать его за {163} продукты или просто за деньги. Умывалки не было. Зимой умывались просто снегом.

На рассвете шла поверка. Выстраивались на нее за полчаса, а то и за час. Командиры, помощники, дежурные, дневальные, взводные, отделенные…

Все это ревело, кричало и ругалось… после поверки читался наряд на работы.

Весь барак был в расходе: Пилка дров, укладка дров… Сколка льда, заготовка льда… Наряд на "лесопилку", "на водокачку", на погрузку и разгрузку и т. п.

Снова колокол… И раздетых, голодных, неотдохнувших каторжан строем ведут к комендатуре на разбивку.

Нарядчик вызывает партии, конвой окружает и выводит. Начинается работа.