Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

А кругом провокация. Провокация во всех видах и оттенках. Купить голодного человека легко. И большевики покупают… И как Pocсию, так и Соловки крепко держат этим в руках. Рта нельзя раскрыть, чтобы это не было известно. А раскрыл, болтнул, или тем более сказал правду, и тебе обеспечена прибавка срока.

В России вообще, а на Соловецких островах в частности и в особенности, только тот может удовлетворить свои элементарные потребности, то есть иметь хотя бы и очень ограниченную свободу, кров и хлеб, кто совершенно отказался от совести. Кто сознательно идет на то, чтобы стать мерзавцем. Везде, на всем земном шаре, человек может честным трудом заработать себе кусок хлеба. В одних местах легче, в других труднее, но заработать можно всегда. В России этого сделать нельзя. Там человек не может только работать. Там он обязательно должен участвовать в политике. Он не может молчать, он должен говорить, и говорить то, что ему приказывают. Мало того, должен заставлять других повторять свои слова.

Я колебался… Меня шатало… Во мне было два я, два человека… Материя и дух… Христианин и человек земли. — Раздвоенность… Она мешала и мучила..

Вот я на нарах… Ночью… Я один… Лежу и думаю… Ведь я сейчас силен… Во мне есть дух… И Бог меня сюда поставил…

Здесь я найду людей, которые меня поддержат. — Вот случай мне проверить силу… Мне надо покориться Богу, страдать, терпеть, любить, прощать… Так говорил мне человек, которым я хотел бы быть. Но ведь условия тяжелы, я их не выдержу… Я человек земли… Я жить хочу, {171} хочу борьбы, свободы, я не могу смириться… Так возражало мне мое земное я.

Что делать? Ведь выхода же нет. Одно из двух: Страдать или изгадиться… Идти на компромисс… Давить или тебя задавят…

Бежать…

Эта мысль пришла мне в голову на следующий же день после моего прибытия. Она не могла меня не интересовать. И хоть я и старался всеми силами отогнать ее и подчиниться боль Бога — она все таки не давала мне покоя.

В первый день после моего прибытия в Соловки я не пошел на работу. Мы сидели на нарах. Нас было трое. — Ротмистр Иегушского полка Мальсогов, один арестант, отбывший уже свои 3 года и на днях отправляемый в Нарымский край, и я.

Я расспрашивал их о жизни, о работе, о порядках на Соловках, и, хоть очень интересовался побегами, но подходил к этому издалека. Я знал, что об этом нельзя даже и говорить. Понемногу выяснилось, что до сих пор все эти попытки бежать кончались неудачей.

"Но ведь вчера же бежал один". — Задал я ему вопрос. — "Да. И будет пойман".

Разговор на эту рискованную тему был начат, не известно позволит ли обстановка его повторить, и я решил его довести до конца. Передо мной офицер, с виду внушающий доверие, и уже год просидевший на Соловках… Надо попробовать его самого, подумал я, и рассказав ему, что я уже несколько раз бежал, спросил его прямо хочет ли он бежать.

"Это невозможно. И вообще я вам советую об этом не говорить", ответил он сейчас же, вставая и прощаясь со мной. На этом разговор казалось бы и кончился…

Несколько дней спустя я видел как привели в канцелярию, и потом в карцер совершенно избитого, бежавшего в день нашего приезда. Его поймали в 60-ти верстах от Попова острова, голодного и измученного. Зайдя в избу за хлебом, он попал на засаду. Так кончались все попытки к бегству.

Странные установились у меня отношения с командиром роты Основой. Мои 8 вершков на нарах приходились как раз против его загородки, так что мы оба хорошо видели {172} жизнь друг друга. Он никогда меня не трогал. Часто мы лежали друг против друга и в упор смотрели в глаза, но очень редко разговаривали.

Раз как то ночью я не спал, и он подойдя ко мне, попросил меня встать, придти к нему и поговорить.

Он нарисовал мне картину жизни в Соловках и предложил мне занять командную должность.

Я наотрез отказался.

"Почему"?

— "Потому, что я считаю не допустимым строить свое благополучие на несчастии страдающих людей".

Разговор наш затянулся и перешел на тему о духовной жизни человека. Я увидел, что это его интересует.

Тогда я предложил ему отказаться от его должности и всю его энергию обратить в пользу заключенным. Странно он реагировал на это. Он вдруг оборвал разговор, лег на койку и весь задергался в судорогах. Этот припадок продолжался минуть пять, затем наступила реакция и он впал в забытье.

С тех пор мы опять долго не разговаривали и только месяца полтора спустя он неожиданно спросил меня:

"Послушайте, Бессонов… Когда же вы бежите?.. Да. Да. Не удивляйтесь. — Для вас есть только этот выход".

Я остолбенел… Для всей обстановки Соловков, это было совершенно неожиданно. Об этом вообще не говорилось и слово "побег" не произносилось. А тут вдруг сам Основа бухает такую вещь. Я отделался какой то фразой, но принял это во внимание.

Я работал… Ежедневно стиснув зубы выходил я в наряд, но чувствовал, что раздражение во мне накипает, что я не выдержу, меня прорвет, и я наделаю таких вещей, которые повлекут за собой расстрел.

Помощником Основы был мальчишка, недавно возвратившийся в Россию из за границы. Он надеялся найти здесь рай, но ошибся и попал на Соловки. Здесь подался и пошел по наклонной плоскости делать карьеру.

Он ежедневно назначал меня в наряд. В конце концов усталость взяла у меня верх, и однажды, я с утра лег на нары и так пролежал весь день… Я видел как он побежал {173} жаловаться к Основе. Тот выслушал его, но не звука мне не сказал.

Возвращенец решил мне отомстить: Назначал на работы и в очередь и не в очередь. Я терпел, но в конце концов меня прорвало.

Он отдал каких то два противоречивых приказания и закричал мне почему я их не исполняю, Я тут же, при всей роте послал его очень далеко, пошел к командиру полка и рассказал о случившемся. Он принял мою сторону.

Это были мои первые срывы. Они не несли за собой наказания, но я понял, что перелом совершился. — Я не выдержу.

А если так, то надо действовать…

Ночь… Я опять один… Опять раздумье…

Бежать…

А Божий Промысел?.. А воля Бога? Вера?

Пошел к священнику… Не знал как быть… Имею ли я право переломить судьбу и действовать своим усильем, чтобы избежать креста… И есть ли он?.. И дан ли он мне? А если дан, то дан ведь Богом, я должен верить и положиться на Него…

Я ничего не понимал… Вернее понимал, но не хотел понять… Еще вернее, я просто мало верил…

Ответа я не получил… Вопрос потух… И все смешалось…

Все показалось мне теорией и не давало смысла… Все стало как бы набранным, нахватанным и отошло на задний план… Чего то не хватало… И что то было для меня важней всего…

Но что?

Я мучился, искал, не мог понять в чем дело… И наконец почувствовал. — Все та же сила… Все тот же импульс к жизни, которого не мог я вытравить в тюрьме… Все тот же враг иль друг, несчастье иль счастье, ни грех ни благо, а сила сильная. — Любовь.