Игорь Бестужев-Лада - Очень уж краткая история человечества с древнейших времен до наших дней и даже несколько дольше

Началась отчаянная агония Французской империи 1813–1814 годов. Еще несколько сражений, выигранных, но все чаще проигранных французами. Еще сотни тысяч напрасно загубленных жизней. Возрождение антифранцузской коалиции. Вторжение войск коалиции во Францию. Падение Парижа. Отречение и ссылка бывшего императора на остров Эльба. Торжество вернувшихся королевских эмигрантов. Возмущение народа. Триумфальное возвращение императора с острова Эльба, поражение в решающем сражении и ссылка на остров Св. Елены.

Все. Финита ла трагедиа.

Собравшийся в Вене конгресс победителей попробовал вернуть Европу к состоянию накануне революции 1789 году. Формально это было зафиксировано. Но победители не заметили, что параллельно с Французской революцией произошла еще одна — промышленная. Смешные поначалу паровые машины совершили в последней четверти XVIII — первой четверти XIX века глобальное нашествие. Как ружья заменили луки со стрелами, так паровые машины заменили воду и ветер на фабриках и заводах, пустили по воде корабли без парусов, а по рельсам — паровозы. И тем самым кардинально изменили и промышленность, и торговлю, и всю жизнь людей.

Главное, что наряду с ремесленниками стало появляться все больше фабрично-заводских рабочих в крупных городах и что рабочие стали отстаивать свои права гораздо энергичнее, чем традиционно разобщенные крестьяне. И не прошло и нескольких лет после конгресса победителей, как по странам Европы прокатилась нарастающая волна революций, достигшая кульминации в 1848 году. Родилось новое слово «социализм», имевшее первоначально смысл, прямо противоположный «индивидуализму» (составлявшему, как мы помним, сердцевину «гуманизма»). Родилась новая идеология, в равной мере далекая и от религиозной, и от философско-созерцательной, от консервативной и либеральной, деливших дотоле между собой политическое поле боя. Она получила название «социал-демократия» (в переводе с немецкого на французский — «социализм», а на английский — «лейборизм») и выдвигала императив повышения уровня жизни бедных за счет более высокого налогообложения богатых. Этой идеологии пришлось самоутверждаться в борьбе с прямо противоположной идеологией либеральной (вариант: христианской) демократии. Суть либеральной идеологии сводилась к раскрытию потенциала предпринимательства: при меньших ставках налогов вкладывать больше средств в производство и повышать уровень жизни не за счет пособий, а за счет роста производства товаров и услуг.

В этой обстановке гигантскими шагами стало развиваться все и вся: промышленность и сельское хозяйство, транспорт и связь, наука и образование, культура и искусство. Казалось, человечество выходит на Большую дорогу (забывая, что на большую дорогу выходят не только ради триумфального шествия по ней). Появились философы и ученые, не менее (но и не более) интересные, чем в минувшие эпохи. Появились писатели и поэты, драматурги и актеры, композиторы и музыканты, художники и ваятели, архитекторы и те, кого позже назовут дизайнерами. Отнюдь не затмевая корифеев Возрождения и Просвещения, они сказали свое веское слово в искусстве — да так, что, кажется, лучше и не скажешь. Потомки назовут это время — от Возрождения до середины XIX века — золотым веком западной культуры.

Талантливых деятелей искусства в крупных городах Западной Европы становилось все больше, конкурировать им друг с другом, пробиваться к читателю, зрителю, слушателю, то есть к своей аудитории, становилось все труднее. Возникал соблазн поиска окольных путей к славе. Никто не знал тогда (да и сегодня мало кто знает), что окольные пути, подобно благим намерениям, чаще ведут не в рай, а в прямо противоположную сторону.

Но об этом не хотелось думать. Жизнь в развитых странах Западной Европы и Северной Америки становилась все более стабильной и благополучной. В 1860-е годы рухнули два последних оплота рабовладения: Россия и США. И казалось, что за великий грех работорговли — античной, средневековой и уживавшейся с Возрождением и Просвещением — никто никогда не ответит.

И вдруг среди фанфар победоносно шествующего прогресса прозвучали печальные звуки флейты надвигающегося нового Упадка. В это трудно было поверить. Ведь если считать наполеоновские войны третьей мировой войной (после Тридцатилетней и Семилетней, о которых упоминалось выше), то Крымская война 1853–1856 годов так и не стала по-настоящему еще одной Мировой, потому что Россия капитулировала прежде, чем к антироссийской коалиции Англии и Франции присоединились (готовы были присоединиться) Пруссия и Австрия. И несколько лет казалось, что вообще не будет больше войн, сотрясавших мир в XV, XVI, XVII, XVIII веках и в первую половину XIX века. Ведь с каждым годом жизнь становилась благополучнее (увы, не для всех), и для этого безоблачного времени придумали название — «прекрасная эпоха» («ля бель эпок»). И всем хотелось верить, что такое время продлится бесконечно.

Но у Госпожи Истории свои Законы. После Начала — обязательно будет и Конец. За Возрождением — обязательно последует Упадок (без гарантии скорого нового Возрождения, потому что возможны разные варианты).

Когда счастливое младенчество, шаловливое детство, озорное отрочество и пылкая юность остаются позади, наступает зрелость — всезнающая, всемогущая, уверенная в своей бесконечности. Только самым отъявленным меланхоликам да еще способным наблюдать, размышлять и сравнивать приходит в голову, что всякая зрелость неизбежно переходит во все более пожилой возраст, затем в старость, а затем в глубокую старость, с ее дряхлостью, инфарктами, инсультами и прочими конвульсиями. От горького осознания которых спасает сначала старческий маразм, а потом смерть-избавительница.

Иногда этот процесс затягивается, и наступает патология, именуемая долгожительством. Это похуже дряхлости, потому что внутри все болит, а вокруг все ужасно раздражает (потому что оно не похоже на времена юности или хотя бы зрелости). Но рано или поздно конец все равно наступает. Правда, лишь для тебя одного. Потому что, говоря словами поэта, равнодушная природа продолжает красою вечною сиять. Жизнь продолжается, только не такая, как твоя, качественно иная. И это, как ни странно, тоже огорчает, хотя должно бы радовать.

Во второй половине XIX века, казалось, все издержки Ренессанса позади, а впереди, даже если считать минувшие века младостью, детством и юностью, — бесконечная благополучная зрелость.