Рафаэло Джованьоли - Спартак

Спустя минуту послышался глухой стук упавшего безжизненного тела.

И затем настало полное молчание.

Лафрений встал на колени над упавшим и приложил ухо, чтобы убедиться, действительно ли прекратилось дыхание; затем он встал и, вскарабкавшись на дорогу, задыхающимся голосом стал что-то шептать, направляясь к лошади Рутилия.

- Клянусь Геркулесом, - воскликнул он вдруг, чувствуя, что теряет сознание, - я чувствую... Что же это такое?.. И зашатался.

- Мне больно здесь... - пробормотал он слабеющим голосом и поднял правую руку к шее, но сейчас же отнял ее, покрытую горячей кровью.

- О, клянусь богами... Он.., ударил.., меня.., как раз сюда.., именно.., в единственное место.., где не было панциря.

Он снова зашатался и упал среди потока крови, струившейся из сонной артерии, которую Рутилий перерезал.

И вот на этой пустынной дороге, среди глубокой тишины ночи, человек, который назвался Лафрением и который был ни кем иным, как отвратительным орудием мести Эвтибиды, в мучительной агонии испустил, наконец, последнее хрипение. А в нескольких шагах от него, покрытый восемью ранами, лежал труп несчастного Рутилия.

Глава 17

АРТОРИКС-СКОМОРОХ

Четырнадцатый день перед январскими календами 682 года (19 декабря 681 года) был днем шумного веселья и празднества римлян; веселые и ликующие толпы двигались по улицам, заполняя форум, храмы, базилики, съестные лавки и трактиры, предаваясь самому безудержному веселью.

Это был день сатурналий - празднества, длившегося три дня в честь бога Сатурна. В эти дни праздника, согласно очень древнему обычаю, слугам и рабам разрешалось пользоваться некоторым подобием свободы. Они вместе с гражданами и вперемежку с сенаторами, всадниками, плебеями сидели за общими столами и все три дня по-своему развлекались.

Эти празднества, посвященные Сатурну, богу земледелия, были, по существу, сельскими и пастушескими; свобода, дававшаяся рабам и часто переходившая за три дня оргии в полную распущенность, напоминала о том, что в счастливые времена Сатурна не существовало рабства и все люди были еще свободны и равны.

В Риме было не менее двух миллионов рабов; кроме того в дни сатурналий все обитатели пригородных деревень стекались в Рим. Толпы людей, предающихся бесшабашному веселью, бегали по улицам и кричали а один голос, оглушительно и страшно:

- Jo, bona Saturnalia! Jo, bona Saturnalia <���Да здравствуют веселые сатурналии! Да здравствуют веселые сатурналии!>!

В первый день сатурналий молодой скоморох в сопровождении собаки, неся на спине маленькую ручную лестницу с несколькими веревками и железными кольцами разной величины, а на левой руке маленькую обезьяну, входил в Рим через Эсквилинские ворота.

Этот скоморох был Арторикс.

Когда он вошел в город, улицы, расположенные поближе к воротам, были безмолвны и безлюдны. Но неясный шум, напоминавший жужжание огромного, чудовищного улья, предупредил его о том бурном веселье, которое царило в центре огромного города. По мере того, как Арторикс подвигался вперед по кривым улицам Эсквилина, эхо отдаленных криков становилось более ясным и отчетливым.

Войдя на улицу Карин, он сразу увидел пеструю толпу людей, впереди которой шли музыканты и цитристы, бешено пляшущие и распевающие во все горло гимны в честь Сатурна.

Арторикс, знакомый уже с одеждой римлян, сразу увидел, что эта толпа состояла из граждан разных сословий; рядом с одеждой всадника он мог отличить серую тунику лишенного прав и рядом с белой столой матроны - красную куртку бедного раба.

Скоморох посторонился, держась как можно ближе к стене, чтобы пропустить толпу народа, которая двигалась, безумствуя; он хотел остаться незамеченным, ибо у него не было особенного желания давать представление и прервать свое путешествие, имевшее, очевидно, определенную цель.

Но это ему не удалось, так как очень скоро кое-кто в толпе заметил его. В нем сейчас же признали скомороха, стали кричать ушедшим вперед, чтобы те остановились, принудив этим остановиться и следовавших за ними.

- Да здравствует, да здравствует скоморох! - кричали все.

- Покажи свои фокусы! - шумел один.

- Почти Сатурна! - кричал другой.

- Посмотрим, что умеет делать твоя обезьяна! - воскликнул третий.

- Заставь прыгать твою собаку!

- Обезьяну!.. Обезьяну!..

- Шире, шире круг!..

- Дайте ему свободное место!..

- Сделаем круг...

- Какая хорошенькая обезьянка!

- Какой красивый эпирский пес!

Но среди этого гама никто не двигался, и вся эта давка стала сильно надоедать Арториксу; поэтому он в конце концов сказал:

- Хорошо, хорошо, я дам вам представление, я и мои животные сделаем все, что в наших силах, почтим Сатурна. Но мне для этого необходимо место.

- Это верно!

- Он правильно говорит!

- Сделаем для него круг пошире!

- Отойдите назад!

Все кричали, но никто не двигался.

Наконец кто-то заорал во все горло:

- Поведем его вместе с нами к Карийской курии!..

- Да, да, к Каринской курии!.. - стали кричать сперва десять голосов, потом двадцать, потом сотня.

Долгое время все кричали, что нужно идти к Каринской курии, но никто, однако, не трогался с места. Наконец те, что стояли поближе к скомороху, взяли его в круг и, пробивая дорогу локтями, повернули в ту сторону, откуда эта толпа только что пришла; вскоре все смогли двинуться по направлению к курии Каринской.

Эта толпа, все возраставшая за счет всех встречавшихся ей на пути, скоро добралась до обширной площади, где возвышалась третья из тридцати римских курий, называвшаяся Каринской; здесь толпа разлилась подобно бурному потоку, доставив немало беспокойства людям, уже сидевшим за столами и занятым поглощением яств и вина.

На площади возник беспорядок, послышался гул проклятий и угроз. Но как только распространилось известие, что здесь, в центре площади, скоморох даст представление, ругань прекратилась. Многие стали проталкиваться к кругу, который образовался в самом центре площади, становились на скамейки, на столы, взбирались на железные решетки окон в нижних этажах соседних домов. Вскоре все замерли в глубокой тишине и в нетерпеливом ожидании, устремив глаза на Арторикса.

Разложив на земле разные принадлежности своей профессии, молодой галл подошел к одному из толпы и, подав ему шарик из слоновой кости, сказал:

- Передай его вкруговую в толпу.

Затем он дал Другой шарик раскрасневшемуся, подвыпившему рабу, стоявшему в первом ряду круга, и с видом человека уже счастливого, но ожидавшего еще большего счастья, оказал ему:

- Пусти его по рукам.

Потом Арторикс вышел на самую середину освобожденного для него пространства и обратился к своему большому эпирскому псу черно-белой масти, который сидел, повернув свою умную морду к хозяину: