Сергей Карпущенко - Лже-Петр - царь московитов

Сам же Лже-Петр, больше не нуждавшийся в Лефорте, словно груз тяжелый с плеч сбросил, похоронив женевца, и только он да лейб-медик знали настоящую причину смерти совсем не старого ещё мужчины, позволившего себе, однако, при обладании секретом царским с дерзостью удерживать царя в столь ответственный момент. Но, похоронив Лефорта, Лже-Петр вскоре, к удивлению и досаде, ощутил необъяснимую пустоту и тяжесть, будто он и был настоящим государем, потерявшим любимого друга.

И ещё одного человека стало не хватать Лже-Петру - царицы Евдокии. Вспоминая часто её любовь и понимая, что любила женщина не вернувшегося Петра, а его, майора Шенберга, Лже-Петр в душе негодовал на тех, кто лишил его Авдотьи. Анна Монс была совсем другой - она лишь представлялась ему страстной, преданной, влюбленной, сама охотно принимая от него только подарки: портрет царя, осыпанный драгоценными камнями ценою в тысячу рублей (на эти деньги можно было бы купить несколько деревень с крестьянами), дорогие перстни, броши, диадемы, все за счет казны. Вскоре Анна уже не ожидала от Лже-Петра подарков, а требовала их. Земельные угодья, сверхщедрый ежегодный пенсион, роскошный дом в Немецкой слободе, денежные дачи, пенсионы для родни и просто для знакомых стали данью, что приносилась русским государем той, которая могла открыть всем тайну его самозванства. Лже-Петр догадывался, что Анна не любит его, но знает правду, и платил ей за молчание.

11

ПРАВО БЫТЬ СЕРЖАНТОМ И ПРАВО БЫТЬ ВОЗЛЮБЛЕННЫМ ЖЕНЫ КУРФЮРСТА

- Шомпол из мушкета вынь! Патрон из сумки достань! Патрон скуси! В дуло высыпай! Шомполом прибивай! Натруску вынимай! Полку замка открывай! На полку порох высыпай! Полку закрывай! Шомпол на место вставляй! Прицеливайся! Пали! - кричали охрипшие сержанты и капралы на огромном поле для воинских учений, подавая команды для стрельбы, и мушкетеры его величества курфюрста Бранденбургского, впервые после занятий на плацу выведенные в поле, в лагеря, усердно рвали зубами бумажные патроны, боясь просыпать заряд, ссыпали его в ствол ружья, медленно - что вызывало ярость командиров, - двигали шомполами, запыживая заряд бумажной патронной оболочкой.

Сержанты бесновались:

- Что ж ты, дубина, полпатрона в рот засунул? Посмотри, козлище, - ты же порох жрешь, а не бумажку откусил! Палок получить мечтаешь? - тряс кулаком один, другой же, вначале ударив молодого мушкетера в ухо, кричал:

- Недоносок! Мать твоя кобыла! Куда же ты на полку так много пороха насыпал - все на земле и оказалось! Маленько, одну щепотку нужно!

Кое-как зарядили ружья, начали стрелять по мишеням, что белели в семидесяти футах от строя. Шеренгами стреляли - передняя на колени вставала, вторая через неё палила. Офицеры, что в трубы подзорные следили за стрельбой, хмурились, качали головами, говорили, что новобранцы совсем уж никудышные попались, и не миновать им гнева самого курфюрста, когда он увидит, что за гренадеры служат в лучшем его полку. До ружейных стрельб солдаты багинетами кололи чучела, потом метали гранаты - все было плохо: ни в том, ни в другом не виделось той сноровки, что видеть желал курфюрст, возмечтавший сделать армию свою сильнейшей во всей Европе.

Вдруг кто-то из офицеров в окуляр трубы увидел скачущих в их сторону кавалеристов.

- Господа! - воскликнул один из командиров. - Да это сам курфюрст!

В самом деле приближался к ним повелитель Бранденбурга со свитой. Белые, красные плюмажи трепыхались по ветру, резво вились плащи, и скоро Фридрих Третий вместе со своей женой Шарлоттой и в сопровождении придворных гарцевали близ строя гренадеров. Вот Фридрих оставил седло, сам помог супруге соскочить на землю, и пошла вдоль строя чета властителей одного из самых крупных княжеств Империи.

- Ну, капитан, как идут дела? Готовы ли к смотру гренадеры?

Ротный командир, как мог, пытался объяснить, что новобранцы стараются, но все ещё никак не могут освоить премудрости воинской науки, ибо набрали каких-то деревенских олухов, не способных видеть разницы между правой и левой ногами, а уж что до стрельбы, то здесь они ведут себя так, будто держат косы или грабли. Курфюрст не слушал капитана - потребовал продемонстрировать ему выучку солдат.

- Шарлотта, - говорил он, улыбаясь, - неужели ты поверила этому негодяю? Они, дескать, занимаются с рекрутами уже полгода и до сих пор не могут сделать из них настоящих гренадеров! Ты видишь, я не сержусь, потому как не верю этому щеголю, но, помилуй Бог, если окажется, что я напрасно платил жалованье своим офицерам, этим ослам в фазаньих перьях, пьяницам, бабникам и растратчикам полковой казны, то, клянусь, им не поздоровится!

Присутствие великого курфюрста не смогло улучшить боевую выучку солдат - они путались при перестроениях, неуклюже кололи чучела, роняли патроны, шомпола, рассыпали порох при заряжении мушкетов, а стреляли по мишеням так плохо, что курфюрст в конце концов даже закричал:

- Капитан! Капитан! Прекратите тратить порох! Ваши гренадеры - это косорукие бабы, которых катали на сеновале целую неделю! Офицеры тоже хороши - мерзавцы! Я плачу им жалованье для того, чтобы они сумели сделать мне солдат из быдла, а на самом деле что выходит? Ну, хоть кто-нибудь из этого дерьма умеет делать то, чему его учили?!

Капитан на негнущихся ногах подошел к курфюрсту, запинаясь, весь в красных пятнах, заговорил:

- Ваше величество, таких, конечно, много, но вот... взгляните... превосходный гренадер...

Петр был вытолкнут из строя. Подходя к курфюрсту, тянул носок, ногу поднимал до пояса, страшными глазами пожирал князя Бранденбурга. За полгода службы все царское, властное сжалось в нем в одну-единственную цель - быть солдатом, замечательным солдатом. Петр, за неимением подданных, направил желание повелевать на самого себя, подчинил свой мозг, каждый своей орган некоему уставу, который сам же для себя и придумал, а поэтому то, что увидели Фридрих, его жена и приближенные, действительно поражало. Этот долгоростый гренадер под команды капитана шагал, как заведенный, точно внутри его огромного тела был спрятан отлаженный механизм, превосходно делал все ружейные приемы, стрелял отменно и стоя, и с колена, не мешкая, выхватывал из сумы гранаты и бросал их так далеко своею длинною рукой, что не видно было, где они падали. В дополнение ко всему, он без запинки, на прекрасном немецком языке по требованию капитана пересказывал статьи устава, точно он сам и был его составителем.

Курфюрст смотрел на превосходного гренадера, и слезы блестели на его ресницах. Он был страшно тщеславным человеком и со дня на день ждал, что император Священной Римской империи признает наконец его притязания называться королем Прусским, а поэтому иметь прекрасное войско, вооруженное, обмундированное и обученное по самым совершенным образцам, являлось заветной мечтой Фридриха. Гренадер же, один-единственный из всей роты соответствовавший представлениям курфюрста об идеале солдата, заставил его забыть огорчение от скверной вычки других гренадеров. Худой, длинноногий, с некрасивым лошадиным лицом Фридрих подошел к вытянувшемуся по струнке Петру, со слезами на глазах обнял его и трижды звонко расцеловал.