Сергей Карпущенко - Лже-Петр - царь московитов

- Смотрите на своего товарища, смотрите! - закричал он, поворачиваясь к строю. - Деревенские олухи, не способные быть солдатами, дармоеды, не желающие постигать воинскую науку, вы должны стать такими, как этот превосходный солдат! Как его зовут, капитан? Я желаю знать его имя!

Оказалось, что капитан не знал имени отличившегося гренадера. Спешно спросили у лейтенанта - не знал и он.

- Сволочи!! Предатели!! - бесновался Фридрих. - Они не знают, как зовут лучшего солдата гренадерской роты гвардейских мушкетеров. - Кто знает, как его зовут, кто?!

Петр, давно уже ждавший случая, когда можно было бы открыться прусскому владыке, чтобы с почестями быть отправленным в Москву, хотел было назвать свое имя и титул. Но - промолчал. Нет, не опасение, что он будет поднят на смех, удержало его от этого. Петр был счастлив, как не был счастлив прежде никогда. Он стал немецким солдатом, лучшим из всех, и сейчас ему не хотелось быть никем иным.

- Так как же зовут этого прекрасного гренадера, мерзавцы?! - взывал к командирам взбешенный Фридрих, и вот уже к нему бежал сержант, тараща на государя выпученные глаза.

- Питер Романофф, ваше величество! - гаркнул сержант, подбросив к гренадерке руку в замшевой перчатке.

Фридрих смотрела на Петра с материнским умилением, как на родное чадо.

- Спасибо, Питер! - прокричал он неожиданно. - Сегодня же нашьешь на свой кафтан серебряный сержантский позумент! Через полгода, если будешь служить мне верою и правдой, наденешь мундир прапорщика. Знайте все, я умею ценить хороших солдат! Ты, Питер, я уверен, станешь таким же знаменитым, как Валленштейн, Тюренн или Сюлли! Служи, солдат!

Весь переполненный чувствами, Фридрих, не зная, чем бы ещё выразить свое восхищение прекрасным гренадером, вытащил из кармана горсть серебра и пересыпал в карман Петра, снова поцеловал его, потом вскочил в седло и в сопровождении свиты помчался к воротам столицы Бранденбурга.

Если бы Петр не стоял перед курфюрстом, вытянувшись по струнке, и не пожирал глазами своего властелина, то непременно бы увидел, что не один Фридрих взирал на него с восхищением. Курфюрстина Шарлотта, красавица лет тридцати, стройный стан которой был обтянут бархатным лифом платья для верховой езды, позволявшим видеть её пышную, часто вздымавшуюся от непонятного волнения грудь, казалось, была готова броситься на шею рослому гренадеру вслед за супругом. Долгим и томным взглядом прильнула она к тому, кто оказался лучшим среди гвардейских гренадеров, и не только широкое, варварское лицо служило предметом пристального внимания Шарлотты, но все его тело, облаченное в голубую форму. Женщина была уверена, что уже где-то видела этого человека, в совсем иной обстановке, но где, она не могла припомнить.

- Фриц, что ты мне собирался подарить ко дню моего ангела? - спросила Шарлотта у мужа, когда они сидели за вечерним кофе. Она рассеянно помешивала напиток ложкой.

- Гм, ты очень любопытна, дорогая. Что ж, открою секрет, - заулыбался Фридрих, предвкушая, что ответ вызовет восторг. - Новую карету. Это чудо! Мягкие рессоры, лак, гербы на дверцах, а внутри обита атласом. Уверен, тебе она понравится, Шарло!

- Мне не нужна карета, - сурово сжала красивые губы курфюрстина.

- Тогда что же тебе нужно? - Фридрих был огорчен.

- Что? Подари мне... гренадера, того самого, которого ты отблагодарил за службу сержантским галуном.

Фридрих любил свою жену, даже боготворил её, закрывая глаза на её любовные шалости, о которых знал, пожалуй, не только весь дворец, Берлин, но и, наверно, вся империя. Однако бросаться отличными гренадерами курфюрст не хотел.

- И не подумаю! - визгливо прокричал он, бросая на стол салфетку. Моя армия - это моя честь, моя гордость и все мои надежды! Я не позволю лишать меня моего любимого детища! Ты, Мессалина, готова затащить в свою спальню любого мужика поздоровей, пусть даже конюха, истопника, цирюльника! Ты меняешь любовников не еженедельно - ежедневно! Я прекрасно знаю, что иногда ты по вечерам, укрывшись под вуалью, выезжаешь в город, останавливаешь карету возле какого-нибудь кабака и проводишь там ночь в оргиях со всякой сволочью! Я знаю, что так делают берлинские мещанки, которым наскучило нести бремя добропорядочных матрон, но ты - не мещанка! Ты, Шарло, жена курфюрста! Без пяти минут королева Пруссии!* Постыдись!

* В 1701 году Фридрих на самом деле провозгласил себя королем.

Выслушав упреки мужа с полным равнодушием и даже легким презрением, Шарло махнула рукой:

- Да перестань! К чему весь этот водопад слов? В конце концов, я же выполнила свой супружеский долг, родив тебе двух сыновей. Ты тоже не пропускаешь ни одной юбки во дворце - мы квиты. Тебе просто жаль солдата, но ведь я и не прошу его навечно. Дай мне его лишь на месяц, освободив от казармы. Я позабавлюсь с ним, а потом пусть опять бросает свои гранаты и колет штыком набитых конским волосом болванов. Карету же можешь оставить себе или продать.

Фридрих пожевал губы в раздумье. Он был скупым и втайне обрадовался, что тратиться на дорогую карету нет нужды.

"Черт с ней, - подумал курфюрст. - Пусть позабавится с гренадером месячишку. Что с ним станет?"

- Хорошо, - улыбнулся Фридрих. - Если ты так настаиваешь, дорогая, то сегодня же Питер будет в твоей спальне. Чем не пожертвуешь ради любимой женщины! Только смотри, не умори мне его! - погрозил он пальцем. - Знаю я твой пыл!

После вечерней поверки Петр уже собрался было раздеться, чтобы забраться на второй ярус деревянных нар, на которых спали гренадеры, но вдруг раздалась команда сержанта, приказавшего ему немедленно выйти на плац одетым по полной форме. Когда Петр вышел из казармы, два богато одетых господина велели ему идти с ними, вывели за пределы полкового двора, посадили в карету, где черная повязка, надетая на его голову, скрыла от Петра мир Божий.

- Ничего не спрашивай, солдат, - услышал он приказ. - Знай только, что месяц ты проведешь в раю. Но если потом ты хоть единым словом обмолвишься о том, где ты был, что делал и что видел, можешь быть уверенным, что твоя дурная голова очень скоро будет лежать в корзине палача.

Нет, Петр не стал срывать повязку, не стал бранить тех, кто решил распорядиться его свободой в каких-то новых, неизвестных ему видах. Он был солдатом, и, умалив все свои царские амбиции до скромных пределов сержантской должности, подчинился.

Везли его недолго. Потом повели с закрытыми глазами по переходам, комнатам и лестницам какого-то то ли дворца, то ли замка, где его обоняние ловило запахи вкусной пищи, аромат духов и пудры, запах книг. Но вот его ввели куда-то, где пахло уже вовсе необычайно, и он поневоле зашевелил ноздрями, жадно втягивая в себя призывный, волнующий запах.