Иван Евдокимов - Левитан

Друзья невесело засмеялись и чокнулись. -- Водки хочешь?

Левитан отказывался, но Саврасов заставил его выпить. Алексей Кондратьевич отобрал у

юноши все художественные принадлежности, засунул в куст и резко, повелительно сказал:

-- Не пущу никуда. Академик Саврасов сегодня отдыхает, и все русское искусство на отдыхе... Маляры! Все равно никто не напишет вторых "Грачей"! Скопцы! Где им понять земную красоту! Краска у них только разноцветная, а души в ней нету. Труп, раскрашенный труп, а не природа в вашей мазне!

-- Жарь их хорошенько, Алексей Кондратьевич! -- выкрикнул с наслаждением Иван Кузьмич. -- В-верно, пророчески говоришь! Кто, кто может, кроме тебя, изобразить вот, например, эту великую картину великого поэта. --И он со слезами, потрясая кулаком, громко прочел:

Есть в светлости осенних вечеров

Умильная, таинственная прелесть...

Зловещий блеск и пестрота дерев,

Багряных листьев томный, легкий шелест,

Туманная и тихая лазурь

Над грустно сиротеющей землею...

- Кто, кто поднимет на свои рамена это величие?

Саврасов долго и сурово смотрел на Левитана, не знающего, куда отвести глаза.

-- Он, -- сказал Алексей Кондратьевич и ткнул юношу пальцем в грудь.

Иван Кузьмич не поверил, переспросил:

-- Этот мальчик?

И Саврасов разозлился:

-- Или ты больше понимаешь в русской живописи, чем я?

Левитану не пришлось работать в тот вечер. Юношу заставили выпить за русское искусство, за французских колористов-барбизонцев, за пейзажистов всего света, -- и Левитан охмелел.

После захода солнца Саврасов, пошатываясь, поднялся. Он держал за горлышко пустую бутылку, размахивал ею и. твердил:

-- Не-е-т, Алексея Саврасова с ног не повалишь! Саврасов никогда по земле не ползает! Он видит и не ошибается.

Художник прищурил левый глаз и с силой швырнул бутылку в сосну, стоявшую на полянке шагах в тридцати.

-- Урр аI -- закричал Иван Кузьмич, когда Саврасов попал. -- Выстрел Вильгельма Телля! Я обнажаю перед тобой голову, славный метатель диска!

Он снял свою измятую шляпу и подбросил ее в воздух. Алексей Кондратьевич торжествовал, радостно усмехаясь.

-- Стеклянные брызги, -- сказал Левитан Саврасову, -- похожи были на серебристый водопад.

-- Ну, вы, поэты! -- пренебрежительно ответил Алексей Кондратьевич. --Какой там водопад. Не в этом дело! Сила удара какова! Меткость! Сорокаградусная саврасовские глаза не ослепит!.. Шалишь! Не поддадимся!

Юноше пришлось вести и Саврасова и Кондратьева. Стоя они оказались пьянее, чем сидя. Только около полуночи добрались они на квартиру к Ивану Кузьмичу в конце Каланчевской улицы, недалеко от вокзалов.

Поэт Никольского рынка жил в мансарде. На темный чердак взбирались гуськом. Впереди показывал дорогу сам хозяин, за ним шествовал Саврасов, замыкал подъем "на небеса" Левитан. Он был трезвее, и ему доверили зажигать спички, чтобы освещать путь. Еще на лестнице Саврасов вдруг остановился и сказал Кондратьеву:

-- Стой, непризнанный Байрон! Дворец твой пуст или наполнен? А то мы должны сначала обеспечить себя на ночь необходимым фуражом и... пресной водой...

-- У меня есть спирт и рубец, -- ответил Иван Кузьмич.

Саврасов успокоенно и радостно воскликнул:

-- Ну, это я люблю! Ползи, друг, дальше. Исаак, зажигай светильник и следуй за мной.

В низенькой чердачной комнате с несколькими стульями, столом и широкой двухспальной кроватью Левитан с трудом отыскал лампу-"молнию". Иван Кузьмич не помнил, где она была. Только излазив по всем закоулкам, Левитан наткнулся на нее под кроватью. Саврасов громко засмеялся.

-- Сочинитель! -- произнес он с большим чувством. -- Вот это сочинитель! Он трудится всю ночь, тушит свет с петухами и задвигает светильник под свое ложе, чтобы не наступить на него неосторожной ногой поутру. Исаак, внимай бывалым художникам. Рассвет в мансарде и темен и сумрачен...

Иван Кузьмич торжественно подхватил:

-- Так жил великий испанец Камоэнс, в сыром подвале, в рубище, без пищи, но свеча его не угасла вовек.

Левитан зажег свет и осмотрелся. Все стены этого нищего жилья взамен обоев по белой штукатурке были покрыты эскизами и этюдами, сделанными углем. Саврасов заметил взгляд Левитана и с иронией сказал:

-- Это я мазал. Ивану Кузьмичу некогда блуждать по подмосковным рощам, как нам с тобой, так я их ему на стены перенес. Вот он, друг милый, и гуляет под сенью моего искусства.

Левитан вырвался отсюда поздним утром, когда хозяин и Саврасов совсем охмелели. Всю ночь они пили из маленьких продолговатых, как патроны, рюмочек чистый спирт и не закусывали. Юноше пришлось хитрить, выплескивая свою рюмку под стол. Иван Кузьмич читал свои стихи, достав из-под подушки вороха исписанной грязной и засаленной бумаги. Саврасов требовал повторения. Наконец он приказал:

-- Читай из сборника "Под шум дубравы". Иван Кузьмич послушно полез под кровать, выдвинул облезлый чемодан и вынул из него огромную конторскую книгу. На толстой корке был наклеен холст с этюдом сосен, елок и ручейка между ними. Левитан узнал работу Саврасова. Иван Кузьмич в волнении начал листать книгу. Линованная, негнущаяся бумага шелестела на всю комнату, даже чувствовался ветер, когда, растроганный от одного прикосновения к своему заветному труду, поэт Никольского рынка слишком поспешно перевертывал листы.

-- А? Каково? -- восклицал Саврасов, перебивая чтение и толкая Левитана в плечо. -- Вот какие произведения безвестных людей хоронятся в мансардах под спудом! Почему ты, мальчишка, не хвалишь?

И Левитан хвалил, наблюдая в глазах Саврасова какой-то отчаянный и насмешливый огонек.

Первым свалился Иван Кузьмич. Алексей Кондратьевич долго не поддавался. Он нарочно допивал спирт по капле, кашлял, брезгливо морщился, отщипывал прямо пальцами от рубца, нюхал и почему-то швырял кусок через свое плечо, угрюмо приговаривая:

-- На, ешь!

Сначала Левитан усмехался. Но в конце концов это настойчивое саврасовское кормление какого-то невидимого незнакомца взволновало. Левитан начал ощущать около себя присутствие третьего, и юноше стало страшно. Саврасов был зол и желчен.

-- Презираю, -- бормотал он и стаскивал кулаки, грозя неведомым врагам своим. -- Что вы видите вокруг себя? Темно да рассвело. Слепцы! Вам поводырь нужен! Василий Григорьевич Перов просил меня в картине "Птицеловов" и "Охотники на привале> написать пейзаж, и я написал. -- Он фыркнул пренебрежительно. -- Хорош бы я был мастер, если бы грача мне иаписал Васька Перов, а я бы только лазурь и облака. Художник должен делать картину. Ты понимаешь, Исаак, что значит делать ее? Нет, ты поймешь после. Все русские пейзажисты одни этюды делают, а не картины. Картина это, мальчик, целое, общее, не одно зерно процветшее, а огромное поле, колосится, цветет, пыльцу над ним несет ветер. Надо всю душу вложить в картину. Всего художника в ней почуять. Нет этого, и картины нет. Р-ремесленники! Им сапоги чистить, а не картины писать. Они идут в искусстве вразвязку и враспрядку!