Константин Романенко - Последние годы Сталина. Эпоха возрождения

Диагноз: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. Каждый из нас нес свои часы у постели больного… Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным — смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения…

…Сталин дышал тяжело, иногда стонал. Только на один короткий миг показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружающих его. Тогда Ворошилов склонился над ним и сказал: «Товарищ Сталин, мы все здесь, твои верные друзья и соратники. Как себя чувствуешь, дорогой?»… Ночью много раз казалось, что он умирает.

На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы пришла молоденькая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт».

Переполох. В деле врачей уже фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства… Жаловаться на боль, столь характерную симптому инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить в пользу инфаркта».

Первый бюллетень о состоянии здоровья Сталина составили на 2 часа ночи 4 марта. В нем сообщалось: «Второго и третьего марта были проведены соответствующие мероприятия, направленные на улучшение нарушенных функций дыхания и кровообращения, которые пока не дали существенного перелома в течении болезни». В сообщении содержалась фраза, рассчитанная на успокоение страны: «Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление важных функций организма».

В принципе, это была ненужная ложь. До смерти Вождя успели обнародовать только два бюллетеня — второй на 2 часа ночи пятого марта. Во втором повторялась информация, что и в первом: «К ночи на пятое марта состояние И.В. Сталина продолжает оставаться тяжелым. Больной находится в ступорозном (глубоком бессознательном) состоянии. Нервная регуляция дыхания, а также деятельность сердца остаются резко нарушенными». Третий бюллетень был опубликован в «Правде» одновременно с сообщением о кончине Сталина.

Мясников пишет в рукописи: « Утром пятого у Сталина вдруг появилась рвота кровью: эта рвота привела к упадку пульса, кровяное давление упало. И это явление нас несколько озадачило — как его объяснить?

Для поддержки падающего давления непрерывно вводили различные лекарства. Все участники консилиума толпились вокруг больного и в соседней комнате в тревоге и догадках… Дежурил от ЦК Н.А. Булганин. Я заметил, что он на нас посматривает подозрительно и, пожалуй, враждебно… Стоя у дивана, он обратился ко мне: «Профессор Мясников, от чего это у него рвота с кровью?» Я ответил: «Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера — в связи с гипертонией и инсультом». «Возможно? — передразнил он неприязненно. — А может быть, у него рак желудка, у Сталина? Смотрите, — прибавил он с оттенком угрозы, — а то все сосудистые да сосудистые, а главное и про… (Он явно хотел сказать — провороните или прошляпите, но спохватился и закончил: «пропустите».)»

Врачи почему-то не удосужились взять рвоту на исследование. «Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний, — продолжает Мясников, — записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной еще дышал, но смерть ожидалась с часу на час… Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневники, составляли бюллетени. Тем временем на втором этаже собрались члены ЦК: члены Политбюро подходили к умирающему, люди рангом пониже смотрели через дверь, не решаясь подходить ближе даже к полумертвому хозяину. Помню Н.С. Хрущев… также держался у дверей…»

Да, Иуда не решался войти к умиравшему Учителю. В это время, вечером пятого марта, в Свердловском зале Кремля собирались участники совместного заседания ЦК, Совета министров и Верховного Совета. Задолго до начала в зале собралось более половины участников, а за полчаса до времени открытия заседания пришли все.

«И вот несколько сот людей, — пишет К. Симонов, — среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо по многим встречам, — несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели молча… Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто не говорил друг другу ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал… До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут так молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания».

В правительственном сообщении указывалось, что несчастье с Вождем случилось в его кремлевской квартире, то есть где-то рядом; и для присутствовавших это усиливало остроту восприятия происходившего. Председателем Совета министров, еще при жизни Сталина, был назначен Маленков. И когда уже был утвержден дележ власти, обусловленный заговорщиками, сердце Вождя стало останавливаться.

Рыбин пишет, что больной иногда «пытался открыть глаза или шевельнуть губами. 5 марта пульс стал падать, больной иногда пытался открыть глаза, Берия подошел к нему со словами: «Товарищ Сталин, скажи что-нибудь. Здесь все члены Политбюро».

Ворошилов оттащил его за рукав, говоря: «Пусть к нему подойдет обслуга. Он лучше ее узнает». Пока охрана протискивалась через тесное кольцо членов правительства, Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились, и минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный или поднять или погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили…»

Г. Чеснокова рассказывала: «Незадолго до смерти Сталин неожиданно поднял левую руку. Казалось, что он пришел в сознание и хочет что-то сказать. Все правительство, которое стояло перед нами, напряглось, приумолкло. Но он уронил руку обратно и ничего не сказал».

«В какой-то момент, — пишет дочь Сталина, — не знаю, так ли это на самом деле, но так казалось, — очевидно, в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг… Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку… и не то указал ею куда-то наверх, не то пригрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому он относился… Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело, приняло свой знакомый облик; через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли, окаменев, в молчании, несколько минут, — не знаю сколько, — кажется, что долго».