Игорь Симбирцев - Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору

Дзержинский согласился с методами давления на оппозицию Троцкого или Зиновьева с использованием специфических возможностей своей спецслужбы очень легко, как когда-то с «красным террором» для защиты еще слабой в 1918 году советской власти. И сам Дзержинский успел на июльском пленуме партии, во время которого в 1926 году и умер от инфаркта, поучаствовать с личной страстью в одном из генеральных сражений по разгрому троцкистов и зиновьевцев. В книге историка А.В. Шубина «Вожди и заговорщики», посвященной подробному анализу как раз борьбы фракций в партии в 20 – 30-х годах, по материалам того пленума дается атмосфера этих словесных баталий с участием Дзержинского: «Дзержинский взял слово и обрушился как на Пятакова, так и на Каменева. Каменев, Пятаков и Троцкий прерывали Дзержинского ядовитыми репликами. Началась перепалка, в которой принципиальные вопросы были вытеснены мелочными придирками. На критику Дзержинского Каменев отвечал: «Вы четыре года нарком, а я только несколько месяцев». Дзержинский в ответ: «А вы будете 44 года и никуда не годны, потому что занимаетесь политиканством, а не работаете… Я не щажу себя, товарищ Каменев, никогда…» Он признался, что и его деятельность не всегда успешна, за что тут же ухватился Каменев: «Вот Дзержинский 45 миллионов рублей напрасно засадил в металлопромышленность». Взбешенный Дзержинский предложил расстрелять виднейших членов оппозиции. Их реакция: «Это вас нужно расстрелять!» Реплика Дзержинского: «Я вам докажу, что добьемся своего!» [14] .

В этой зарисовке с июльского пленума 1926 года еще только угрозы Дзержинского, до настоящих расстрелов он не доживет, его сердце остановится вечером именно после одного из столь жарких диспутов на пленуме уже через несколько дней. Но он уже говорит о расстрелах, говорит: «Мы своего добьемся!» То есть говорит не лично от себя, за ним обученная «красному террору» чекистская спецслужба. И это сигнал к вождям оппозиции, что пока еще с ними на «вы» даже в споре, но скоро возьмутся всерьез, и спецслужбу против них двинут тоже.

Эта же сцена перепалки Дзержинского с лидерами оппозиции, кстати говоря, несколько портит легенду о сверхвыдержанности Железного Феликса и его постоянной спокойной вежливости – ему всего лишь указали на конкретную ошибку в руководстве народным хозяйством в металлопромышленности, а он тут же взорвался и предложил оппонентов расстрелять, так легко сорвался на личную перепалку с оппозиционерами (один из которых его первый зам в ВСНХ Пятаков, близкий тогда к Троцкому). Хотя не стоит забывать, что это уже самый поздний «усталый Дзержинский» на пороге своей смерти и нервы уже не те. Возможно, потому и сорвался на пленуме партии, и заголосил, что оппозиционеров нужно расстрелять.

Тем более Дзержинский на этом пленуме в силу той же усталости и опустошенности иногда колеблется, начинает говорить что-то о «неслыханной бюрократии» в партии и государстве, и тот же Троцкий ему ехидно кричит с места: «Осторожнее про бюрократизм, а то запишут в наш лагерь оппозиции!» Похоже, Дзержинский действительно здесь уже насмерть устал от всех разногласий в партии, от резких смен курса и множества фракций, от этого и такие взрывы гнева. Но, даже уйдя из жизни в разгар этого пленума, Дзержинский уже оказал Сталину бесценную услугу, позволив втянуть ГПУ в борьбу против оппозиции силовыми методами.

В 1927 году XV съезд ВКП(б) покончил с легальной оппозицией, разгромив ее. Часть вождей оппозиционных фракций покаялись и отошли от борьбы со сталинским большинством, отправившись в ссылку или на партийную работу на новое место, как Зиновьев или Медведев, о которых непримиримый Троцкий скажет: «Ненадолго их хватило, Сталин нас обманул, а Зиновьев убежал». Самого Троцкого выслали в Алма-Ату, а затем, отчаявшись перевоспитать в духе большинства, и вовсе выгнали из Советского Союза. Сталин потом не раз пожалеет об этом проявлении либерализма: руками своего ГПУ проводить заклятого врага за рубеж и получить там лидера троцкистского центра, уже недосягаемого для ареста. В пик Большого террора на осуждавшем сурово троцкизм партсобрании коммунистка Фаина Эпштейн простодушно спросит лектора: «Если Троцкий такой враг советской власти, зачем его выпустили за границу?» За этот вопрос ее арестует НКВД, а суд отмерит десять лет за антисоветскую агитацию и клевету на органы госбезопасности.

Но большая масса вчерашних троцкистов, зиновьевцев или «рабочих оппозиционеров» продолжили сопротивление нелегальными методами. Они опять печатали свои воззвания и листовки, размножали всеми возможными способами утаиваемое от народа завещание Ленина, создавали в подполье свои кружки и выходили на демонстрации в советские праздники с лозунгами бывшей оппозиции, даже устраивали альтернативные маевки в лесу, как при царе. Как только их действия перешли черту легальности, власть немедленно бросила в открытую против них ГПУ, словно дождавшись, когда борьба перейдет из залов партийных съездов в общество.

Начались первые аресты, увольнения с работы по инициативе ГПУ, чекисты вместе с милицией разгоняли оппозиционные сборища. В 1927 году разогнаны митинги сторонников оппозиции в Москве, Ленинграде и Киеве. На следующий год 7 ноября опять разогнан митинг троцкистов в Киеве и арестованы его организаторы, и тогда у здания ГПУ в Киеве впервые в истории СССР был организован пикет в защиту политзаключенных, а в подпольных троцкистских листовках писали: «Товарищи! В тюрьмах ГПУ сидят коммунисты! ГПУ не может быть судьей внутрипартийных споров!» В Ленинграде в это время ГПУ арестовало на Путиловском заводе 80 близких к оппозиции рабочих, отказавшихся отдавать свой заработок в помощь бастующим пролетариям Англии и грозивших забастовкой.

Кроме ГПУ против троцкистских демонстраций власть для олицетворения народного гнева использует и советское подобие китайских хунвейбинов, собранные Маленковым «рабочие бригады» бросаются на троцкистов с палками и кирпичами в руках. Но без активного участия госбезопасности в подавлении этой внутрипартийной смуты уже было не обойтись. Из страны руками ГПУ уже изгоняли привлеченных ранее заграничных коммунистов, вставших в этой сваре на позиции троцкистов, как американский коммунист Макс Истмен, написавший в троцкистском духе свою книгу «Когда умер Ленин» и разглашавший в ней засекреченное уже тогда ленинское завещание. За само это письмо Ленина съезду в те же годы ГПУ стало преследовать, именно за распространение ленинского завещания в 1929 году получил свой первый лагерный срок автор «Колымских рассказов» Варлам Шаламов, он входил в троцкистски настроенную группу студентов МГУ, чекисты взяли его в тайной типографии оппозиционеров.