Николай Костин - Десять покушений на Ленина. Отравленные пули

— Неудобно получается. Несете здорового человека. Разрешите, товарищи, я пойду сам.

Шофер Лев Горохов строго заметил:

— Нельзя, товарищ Ленин.

Розанов решительно поддержал шофера, сказав Владимиру Ильичу, что он обязан выполнять все требования медперсонала.

Владимира Ильича подняли на второй этаж. У дверей в комнату он проворно встал с носилок и сам лег в постель. Розанов сокрушенно развел руками. Владимир Ильич примирительно сказал:

— Не стоит сердиться.

Поблагодарил чекистов и шоферов. Обращаясь к Розанову, сказал:

— Часика через два отлежусь. Непременно съездим в вами в лес за грибами.

В середине июня в состоянии здоровья В.И.Ленина наступило заметное улучшение. Врачи разрешили ему читать газеты и работать. Особый интерес Владимир Ильич проявлял к процессу над Центральным Комитетом и отдельными членами организаций партии социалистов-революционеров, обвинявшихся в вооруженной борьбе против Советской власти, организации убийств, вооруженных ограблений, в сношениях с иностранными государствами.

Судили вождей эсеров Гоца и Донского, Тимофеева и Веденяпина, Герштейна и Лихача, Е.Ратнер и Федоровича, Гендельмана и Ракова, Иванова и других руководителей ПСР, а на деле — изменников революции, политических банкротов.

Как это ни парадоксально, в защиту правых эсеров выступил А.М. Горький. 3 июля 1922 года он послал французскому писателю Анатолю Франсу письмо, в котором характеризовал процесс как приготовление "к убийству людей, искренне служащих делу освобождения русского народа", и просил А.Франса обратиться к Советскому правительству "с указанием на недопустимость преступления". "Может быть, — писал Горький А.М., - Ваше веское слово сохранит ценные жизни социалистов".

Письмо А.М.Горького было опубликовано 20 июля 1922 года в выходившем в Берлине "Социалистическом Вестнике". 7 сентября 1922 года В.И.Ленин писал Н.И.Бухарину: "Я читал /в "Социалистическом Вестнике"/ поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати /об эсерах/, но решил, что, пожалуй, это чересчур. Надо посоветоваться. Может быть, вы его видаете и беседуете с ним? Напишите, пожалуйста, Ваше мнение.."

О ходе судебного процесса над эсерами Владимир Ильич продолжительное время беседовал с Надеждой Константиновной. Она рассказала Ленину о том, как шаг за шагом, звено за звеном, узел за узлом, ниточку за ниточкой распутывал Революционный Трибунал гнусную историю предательств и убийств, совершенных партией социалистов-революционеров…

Надежда Константиновна сказала Владимиру Ильичу:

— Процесс подтвердил, что пули, которыми в тебя стреляла эсерка Каплан, были отравлены ядом кураре.

Абрам Гоц, Дмитрий Донской, Лев Гернштейн, Евгений Тимофеев и другие члены ЦК ПСР пытались это отрицать. Подсудимым предъявили крестообразно надрезанную через всм толщу оболочки пулю. Они стали отмахиваться, просить побыстрее унести ее от них подальше. Елена Иванова закатила истерику, а Евгения Ратнер затопала ногами. Гендельман кидал "громы" и "молнии" в председателя суда Верховного Революционного Трибунала Г.Л.Пятакова, читавшего заключение экспертизы.

Гоц смотрел как завороженный на серый кусочек свиица. Потрогать не решился. И когда это сделал Гендельман, Гоц закрыл глаза и почему-то ждал взрыва… Но пуля не взорвалась. Гендельман покрутил ее и равнодушно протянул Веденяпину. Тот отшатнулся…

В зале стояла мертвая тишина. Такое на процессе случилось впервые. Тимофеев растерянно моргал глазами. Гоца раздирало. Тоже мне дипломат… Зачитал на суде "Декларацию" и сразу же "утопил" подсудимых первой группы, своих соратников, цекистов. "Липовой" оказалась "Декларация". А для суда — документ. И немаловажный — от имени всей партии. Обращение к мировой общественности. А с чем собственно, обратились? С призывом к новой интервенции, к новым "кронштадтам", антоновщине, махновщине и белогвардейщине…

Гендельман? Кичился до процесса знаниями юриспруденции. Уверял, что досконально изучил новые советские законы. Обещал потешиться над Крыленко, загнать Государственного обвинителя в угол. А вышло все наоборот. Крыленко быстро поставил "законника" на место. Тогда Гендельман начал просто-напросто скандалить. Крыленко на провокацию не поддается. Не получилось из Гендельмана ни стойкого борца за идеалы ПСР, ни адвоката "пострадавших". Переходил в полемике на личности. Разменивался на мелочи. Наносил булавочные уколы. Вступал в спор по каждой незначительной оплошности и упускал главное. Вызывал враждебность и глубокую отчужденность переполненного зала. Психологический проигрыш предопределил и политический. Да и просто человеческий.

Неуютно сиделось Гоцу на скамье подсудимых, когда Гендельман занимался "ловлей блох" или неуклюже плел очередную "паутину" для Коноплевой или Семенова.

Дмитрий Донской потерял ориентировку. Стал все чаще и чаще попадать впросак. Пал духом. Евгения Ратнер от душившей ее злобы порой становилось просто неуправляемой. Веденяпин скис и завял. Потускнела боевитость Николая Иванова. Он не решался уже выступать с открытым забралом. Более того, оборонялся — неклюже и жалко. И наоборот, обвиняемые Семенов, Коноплева, Зубков, Дашевский, Усов, Ефимов, Ставская и другие вырастали на глазах, держались спаянно. Наступали дружно. Гоц, Тимофеев, Донской и К¦ избрали своим оружием клевету, двурушничество и обман. Говорили не то, что думали и делали не то, что говорили. Открещивались даже от того, от чего нельзя отказаться по элементарному кодексу человеческой чести. Семенов, Коноплева, Дашевский, все рядовые боевики отстаивали правду. Боролись за установление истины. Говорили то, что думали, не вели никакой двурушнической игры. Не "гримировались", не "переодевались" в зависимости от "холода" или "жары" в зале суда Верховного Трибунала. Не стремились уйти в "кусты" от ответственности за содеянное против Советской власти.

В ответ на "Декларацию" Тимофеева, написанную в наглых тонах и выражениях, вторая группа обвиняемых зачитала Трибуналу свою декларацию. Сделал это Григорий Ратнер.

— Мы не лицемеры, ни фразеры, — уверенно звучал голос Ратнера. — Мы делали самые тяжкие дела, но никогда их не скрывали, никогда не двурушничали, а действовали открыто и решительно. Мы не понимали тактику наших верхов и, к счастью, не научились тому, чему они на протяжении длительного времени учили нас — обману трудящихся масс.

Мы слышали, как на процессе любители пышных фраз признавали себя виновными только в том, что не смогли свергнуть Советскую власть. "Декларация" же Тимофеева, вдребезги разбила остатки уважения к идеалам, за которые мы когда-то боролись. Мы признаем все преступления партии социалистов-революционеров. Фразерство, лицемерие и двурушничество — категорически отвергаем!