Всеволод Волин - Неизвестная революция 1917-1921

Я проник в зал. «Отца Гапона» ждали с минуты на минуту.

Он не замедлил прибыть и быстро протиснулся к возвышению сквозь плотную людскую массу. В зале было около тысячи человек.

Установилась удивительная тишина. И тотчас, даже не сбросив шубы, которую едва расстегнул (из-под шубы виднелась ряса и священнический серебряный крест), резким решительным жестом сняв зимнюю шапку, так что в беспорядке рассыпались длинные волосы, Гапон прочел и разъяснил петицию собравшимся, с первых же слов внимательно и взволнованно слушавшим его.

Несмотря на сильно охрипший голос — уже несколько дней он почти беспрерывно выступал — его медленная, почти величественная, но одновременно простая, горячая и явно искренняя речь доходила до сердец всех присутствовавших, восторженно отзывавшихся на его мольбы и призывы.

Впечатление было потрясающим. Чувствовалось, что впереди что-то грандиозное, решающее. Вспоминаю, что все время его речи я трепетал от необычайного волнения.

Закончив, Гапон спустился с возвышения и быстро удалился в окружении нескольких верных товарищей, призывая оставшихся на улице прослушать петицию, которую зачитает один из его соратников.

Отделенный от него множеством людей, видя, что он торопится, истощен нечеловеческими усилиями и окружен друзьями, я не сделал попытки приблизиться к нему. Впрочем, это было бы бесполезно. Я понял, что моя ученица оказалась права: грядет мощное, массовое движение необычайной важности.

Вечером следующего дня, 8 января, я снова пришел в секцию. Мне хотелось посмотреть, что там происходит, и попытаться установить контакт с массами, принять участие в их деятельности, определить свою линию поведения. Меня сопровождало несколько учеников.

Прийти в секцию было моим долгом.

Я снова увидел толпившихся на улице людей. Мне сказали, что внутри член секции зачитывает петицию. Я решил подождать.

Несколько минут спустя дверь с шумом отворилась. Тысяча человек вышла из зала. Внутрь устремилась следующая тысяча. Вместе с ними вошел и я.

Как только дверь закрылась, сидевший на возвышении рабочий-гапоновец начал читать петицию.

Увы! Это было жалкое зрелище. Слабым и монотонным голосом, вяло, не объясняя и не делая выводов, рабочий бормотал по бумажке перед внимательной и взволнованной массой слушателей. Ему понадобилось десять минут, чтобы закончить свое усыпляющее чтение. Затем зал опустел, чтобы принять новую тысячу человек.

Я быстро посоветовался с друзьями. Мы приняли решение, и я поспешил к возвышению. До того момента мне никогда не приходилось выступать перед большой аудиторией, но я не колебался ни минуты. Необходимо было любой ценой придать происходящему иную направленность.

Я подошел к рабочему, который собирался продолжить чтение. «Вы, должно быть, здорово устали, — сказал я ему. — Давайте, я вас заменю»… Мужчина удивленно и вопросительно посмотрел на меня, так как видел меня впервые. «Не бойтесь, — продолжал я, — я друг Гапона. Вот доказательство»… И я протянул ему визитку попа. Друзья меня поддержали.

Мужчина в конце концов согласился. Он встал, протянул мне петицию и удалился.

Я тут же начал читать, а затем по-своему прокомментировал документ, подчеркнув его основные моменты — протесты и требования — и сделав упор на том, что царь обязательно откажется выполнить их.

Так я читал петицию несколько раз, до поздней ночи. И остался ночевать в секции вместе с друзьями, на придвинутых друг к другу столах.

Утром следующего дня — того самого 9 января — мне пришлось еще раз или два зачитать петицию. Затем мы вышли на улицу. Там нас ждала огромная толпа, готовая по первому сигналу прийти в движение. К 9 часам мы с друзьями сформировали, взявшись за руки, первые три ряда, предложили остальным следовать за нами и направились к Зимнему. Толпа заволновалась и плотной массой двинулась следом.

Не стоит говорить, что до Дворцовой площади мы так и не дошли. Подход к Троицкому мосту преграждали войска. После безрезультатных предупреждений в нас несколько раз выстрелили. Больше всего людей погибло при втором залпе. После него толпа замерла и затем рассеялась, оставив лежать три десятка убитых и шесть десятков раненых. Тем не менее, многие солдаты стреляли в воздух: под пулями сыпались осколки стекол в верхних этажах соседних домов.

Прошло несколько дней. Всеобщая стачка в Санкт-Петербурге продолжалась.

Следует подчеркнуть, что эта массовая стачка началась стихийно. Ни одна политическая партия, ни один профсоюз (их в то время в России и не было), ни даже стачком не были ее инициаторами. Самостоятельно, повинуясь неудержимому порыву, рабочие массы покинули заводы и стройки. Политическим партиям не удалось возглавить начавшееся движение, как они обыкновенно делали. Они целиком и полностью остались в стороне [26] К январю 1905 г. с. — ров в Петербурге практически не имелось, поэтому партия никак не проявила себя в событиях 9 января. Петербургский Комитет РСДРП все свои агитационные и издательские силы бросил на то, чтобы не допустить демонстрации, и даже накануне, 8 января выпустил соответствующую прокламацию к рабочим. Лишь в ночь на 9 января Комитет принял решение о присоединении к шествию. .

Однако перед рабочими тотчас же встал тревожный вопрос: что делать дальше?

Нищета стучала в двери бастующих. Необходимо было срочно что-то предпринять. С другой стороны, рабочие задавались вопросом, каким образом продолжить борьбу. «Секции», лишившиеся вождя, растерялись и оказались практически бессильны. Политические партии не подавали признаков жизни. Однако ощущалась насущная потребность в органе, который координировал и направлял бы акцию.

Мне не известно, как ставились и решались эти проблемы в разных районах столицы. Может быть, некоторые «секции» смогли хотя бы материально помочь бастующим своих районов. Что касается квартала, в котором жил я, то здесь события приняли особый оборот. И, как далее увидит читатель, они в дальнейшем вылились в общие действия.

Каждый день у меня происходили собрания четырех десятков рабочих нашего квартала. В то время полиция нас не беспокоила. После недавних событий она сохраняла загадочный нейтралитет, и грех было им не воспользоваться. Мы с моими учениками искали возможности действовать и решили ликвидировать наши курсы, в индивидуальном порядке вступить в революционные партии и таким образом заняться реальным делом. Ибо все мы считали происходящие события прологом грядущей революции.

Однажды вечером, неделю спустя после 9 января, в дверь моей комнаты постучали. Я был один. Вошел человек: молодой, высокий, с открытым и симпатичным лицом.