Евгений Анисимов - Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)

У меня теперь есть небольшой дом за городом, который доставляет мне огромное удовольствие, ибо здесь мы отдыхаем от напряжения, всегда сопутствующего пребыванию при дворе, и от общества, вернее, от людей, от встреч с которыми не можем уклониться в городе. Есть одна английская семья, с которой м-р Р. очень подружился — я говорю «подружился», так как это два брата; в Англии их беседы и взгляды заставили бы людей искать знакомства с ними. Они часто ездят с нами за город. Дом выстроен из дерева, в нем только маленький зал, две гостиные по одну сторону от него, кухня и службы — по другую и четыре спальни и кабинеты на втором этаже. Дом стоит на возвышенности, травянистый склон которой ведет на прекрасный луг, кончающийся у моря. Позади на много миль тянется березовый и еловый лес. Вокруг нет ничего обустроенного или возделанного, ибо ненадежность погоды в здешнем крае сделала бы расходы на это смешными, и насколько дом выглядит сельским снаружи, настолько он прост и внутри. На столы подается дельфтский фаянс, постельное белье — из белого миткаля, плетеные стулья и остальное в том же духе. В одной гостиной — книги и карты. Они да еще мои пяльцы с вышивкой — это единственное, что отличает наш дом от фермы. Здесь мы с большой приятностью проводим три дня в неделю. М-р Р. читает мне, а я рукодельничаю; наши коровы, овцы и домашняя птица пасутся вокруг: они настолько ручные, что подходят к самым окнам. Будь такое прибежище поближе к Вам, чтобы у меня была подруга, как у мужа есть двое друзей, как бы я презирала асе великолепие! А покамест он дает мне и доверительность дружбы, и нежность любви. И если небо сохранит этого друга и возлюбленного, я буду счастлива во всех превратностях судьбы и остаюсь искренне и прочие.

Мадам,

кажется, Вы так рады услышать, что мне не придется тащить ранец и следовать за армией, что воображаете, будто мое настроение должно быть лучше обычного, иначе Вы бы не настаивали на подробном описании празднеств по случаю взятия Данцига по прошествии столь долгого времени. Сейчас очень холодно, а тогда погода была очень жаркая, поэтому увеселения происходили в саду летнего дворца. Дамы были одеты в наряды, состоявшие из белого лифа из тонкой накрахмаленной кисеи с серебряными цветами и пикейные юбки различных цветов, по вкусу каждой. Меня позабавило, как некий джентльмен описал одну даму; когда я не поняла, кого он имеет в виду, он сказал: «Cella-la avec le cotillon rouge» [ «Вон та, в красной юбке»] [73]. Прически были только из собственных волос, коротко подстриженных и завитых крупными естественными локонами, на голове — венки из цветов.

Императрица и императорское семейство обедали в гроте, обращенном к длинной аллее, которая заканчивалась фонтаном и была обрамлена высокими голландскими вязами. По всей длине аллеи тянулся длинный стол, одним концом упиравшийся в стол императрицы в гроте. Над этим длинным столом был навес из зеленого шелка, поддерживаемый витыми колоннами, которые снизу доверху были украшены сплетенными живыми цветами. Между этими колоннами вдоль всего стола с каждой стороны в нишах живой изгороди были устроены буфеты: на одном — столовая посуда, на другом — фарфор. Дам для кавалеров определял жребий, и соответственно этому пары сидели за столом, так что мужчины и женщины чередовались. За столом сидело триста человек, и для каждой перемены требовалось шестьсот тарелок, а перемен было две и десерт. После обеда общество, разбившись на группы, развлекалось в саду до вечерней прохлады, когда сад чудесно осветился, и под тем же навесом, где мы обедали, начался бал. Иллюминированные витые колонны выглядели очень мило. Музыканты помещались за высокой живой изгородью, так что создавалось впечатление, будто музыка звучала благодаря божественности самого этого места. Когда начался бал, ввели французских офицеров, взятых в плен при Данциге. Признаюсь, я посчитала это столь жестоким, что подошла поближе, дабы понаблюдать за их поведением в такой затруднительной ситуации. Их командир, граф де ла Мот, — видный мужчина примерно пятидесяти пяти лет, был серьезен и держался с мужественным достоинством. Было заметно, что в душе он чувствует свой позор и презирает это оскорбление. После того как все они поцеловали руку ее величества, она обратилась к этому командиру, сказав, что он, должно быть, удивлен выбором времени, когда она решила допустить их к себе, но его соотечественники столь дурно обошлись с ее подданными, имевшими несчастье попасть в плен к французам, что теперь в ее власти отомстить им, однако она не намерена мстить более ничем, помимо этого унижения. Поскольку же французы — люди благовоспитанные, она надеется, что прелести некоторых дам смогут сгладить даже его. Затем императрица обратилась к нескольким дамам, которые, как ей было известно, говорили по-французски, с пожеланием постараться помочь этим джентльменам не чувствовать себя пленниками по крайней мере в этот вечер. И в ее присутствии они под честное слово были при своих шпагах. Из-за своего любопытства я оказалась поблизости от нее, и она обратилась ко мне первой, так что мне выпало развлекать первого из них. Он, следуя обычаям вежливости своей страны, сказал ей с поклоном, что ее величество нашла способ завоевать их дважды, ибо (он надеется) месье Миних отдаст им справедливость, признав, что, несмотря на его храбрость, они не добровольно сдались ему; теперь же их сердца с удовольствием подчиняются этим очаровательным победительницам.

Поскольку я еще была слаба, то была рада, что возраст моего собеседника не позволил ему танцевать. Поэтому вечер прошел в разговорах, в которых он выказал здравомыслие, учтивость и много живости; в то же время его речь изобиловала высокопарными выражениями, столь свойственными его народу, особенно в разговоре с женщинами. Он выразил большое удивление пышностью и изысканностью здешнего двора. И действительно, с французами обращаются очень обходительно, для поездок по городу им предоставлены дворцовые экипажи и им показывают все, что обычно показывают иностранцам. Я испросила отпуск для него и стольких его товарищей, сколько он сочтет удобным, чтобы отобедать со мной. Он привел четверых из двенадцати, находящихся в этом городе. Но, полагаю, теперь Вы уже желаете, чтобы я оставила французов и на чистом английском языке попрощалась с Вами.

Мадам,

Вас обуревает такое любопытство, что Вы ведете нечестную игру. Не тяжко ли переносить, что мне, в свою очередь, не позволено задавать вопросов? И, без сомнения, проведай Вы, что я была допущена на прием к турецкому султану (Great Turk), вы ожидали бы от меня рассказа о происходившем там. Вы узнаёте, что я часто бываю у принцессы Елизаветы и что она удостоила меня своим посещением, и восклицаете: «Умна ли она? Есть ли в ней величие души? Как она мирится с тем, что на троне — другая?» Вы полагаете, на все эти вопросы ответить легко. Но я не обладаю Вашей проницательностью. Она оказывает мне честь, часто принимая меня, а иногда посылает за мной. Сказать по правде, я почитаю ее и в душе восхищаюсь ею и, таким образом, посещаю ее из удовольствия, а не по обязанности. Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение — притворство. Она кажется естественной; я говорю «кажется», ибо кому ведомо чужое сердце? Короче, она — милое создание, и хотя я нахожу, что трон занят очень достойной персоной, все же не могу не жалеть, чтобы принцесса стала по крайней мере преемницей.