Евгений Анисимов - Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)

Принцесса Анна, на которую смотрят как на предполагаемую наследницу, находится сейчас в том возрасте, с которым можно связывать ожидания, особенно учитывая полученное ею превосходное воспитание. Но она не обладает ни красотой, ни грацией, а ум ее еще не проявил никаких блестящих качеств. Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность. Это entre nous [74]. Вы ведь не учитываете, что за удовлетворение Вашего любопытства я могу пойти на виселицу и во избежание риска не осмелюсь отправить это письмо почтой.

Мне довелось в продолжение нескольких дней беседовать с одной шведской дамой, которая попала в плен к татарам, прожила среди них восемнадцать лет и только теперь вернулась. Ее история, которую я услышала из ее собственных уст, такова. Она была женой шведского капитана, русские взяли ее в плен вместе с мужем и отправили с еще несколькими в Сибирь. По дороге на них напал отряд калмыцких татар, и пленники сражались вместе со своими охранниками, чтобы избежать второго плена. В стычке муж дамы был убит, а оставшиеся в живых схвачены. Захватившие их поделили свою добычу и разлучили пленников. Она и один русский, говоривший по-калмыцки, были уведены двумя татарами. Одному из них она так понравилась, что он решил склонить ее к любви и заставил русского быть переводчиком. Не добившись своего страстными мольбами, он попытался применить силу. Она наконец зубами вырвала у него из груди кусок мяса, за что он прибил бы ее, если бы не был остановлен своим товарищем.

Через несколько дней они прибыли к шатру хана, или короля, где этот второй татарин высмеял своего товарища за его приключение с пленницей. Хан велел привести ее и русского переводчика и спросил ее, почему она отказала в благосклонности этому мужчине. Хан, казалось, подивился тонкости ее чувств в отношении выбора возлюбленного, но сказал, что поскольку таков обычай ее страны, то никто не смеет принуждать ее или досаждать ей, и отдал ее одной из своих жен (у него их было две). Та спросила, умеет ли она рукодельничать, и дама показала ей кошелек, который сама вышила. Жене хана это чрезвычайно понравилось, она предоставила даме работать иглой и относилась к ней с большой добротой. Татары давали ей всевозможное мясо, и их забавляло, что она его готовит, поскольку сами они едят любое мясо сырым. Судьба занесла в это же место еще одного пленника из ее страны. Он научил татар нескольким полезным ремеслам и наконец отлил пушку, оказав этим такую большую услугу (татары тогда воевали с китайцами), что его отпустили на волю. По его просьбе отпустили и даму. Здесь они поженились и готовятся ехать в Швецию. Поскольку Вы любите новизну, как бы Вам понравилась поездка в гости к этому хану, который кажется мне замечательным парнем? Покидаю Вас, чтобы Вы поразмыслили над этим, и остаюсь и проч.

Мадам,

теперь посылаю Вам книгу, содержащую историю всех различных татарских народов, которая удовлетворит Вашу любознательность лучше, чем я, ибо я знаю о них мало, а книгу не читала. Я однажды писала Вам о татарском князе и его семье, прибывших искать покровительства. Они перешли в христианство, и публичное крещение состоялось при дворе. Поскольку я однажды описывала церемонию крещения у русских, Вам может показаться странным, что это делалось прилюдно, но усердие и суеверие заводят далеко. Я не заметила, чтобы это смутило кого-либо из обращаемых (среди которых были две женщины) или из зрителей. Они, должно быть, подумали, что во мне много ханжества и мало веры, потому что я ушла во время церемонии. Но я не могла не думать, что под взглядами такого многочисленного собрания по крайней мере дамам не мешало бы иметь на себе какую-нибудь еще одежду помимо одежд добродетели.

Чтобы не вызывать больше упреков в том, будто я никогда не сообщаю Вам ничего, кроме того, о чем Вы прямо спрашиваете, намерена описать Вам русские похороны, как уже описала крестины и свадьбу. Единственные похороны, которые я видела, были похороны младшей дочери князя Меншикова, возвращенной вместе с братом из ссылки нынешней императрицей и выданной ею замуж за графа Густава Бирона, младшего брата герцога Курляндского Она умерла от родов и была похоронена с большой пышностью [75]. Посидев какое-то время, все собравшиеся перешли в комнату, где находилось тело усопшей. Гроб был открыт. Она лежала в нижнем белье, поскольку умерла в такое время (иначе, как мне сказали, она была бы полностью одета): ночная рубашка из серебряной ткани, подвязанная розовой лентой, на голове — чепец, отделанный тонкими кружевами, и маленькая корона княжны Римской империи. Вокруг головы по лбу была повязана лента с вышитым на ней именем ее и возрастом. На левой руке у нее лежал завернутый в серебряную ткань ребенок, который умер через несколько минут после рождения. В правой руке ее был бумажный свиток — свидетельство ее духовника Св. Петру. Когда все общество собралось в комнате, с нею пришли проститься слуги; низшие слуги были первыми. Все они целовали ей руку и целовали ребенка, просили простить им их проступки и подняли кошмарный, невообразимый шум: они вопили, а не плакали. Затем с нею прощались ее знакомые, с тем различием, что они целовали ее в лицо, и тоже подняли ужасный шум, но не такой жуткий, как предыдущие. Потом подходили ее родственники, первыми самые дальние. Когда подошел ее брат, я даже было подумала, что он вытащит ее из гроба. Но самую трогательную картину представляло прощание мужа, который просил избавить его от этой гнетущей церемонии, но его брат полагал, что следует подчиниться русскому обычаю, чтобы его как иностранца не обвинили в презрении к ним. Два джентльмена помогли мужу прийти из его апартаментов, и им действительно приходилось поддерживать его, а не просто показывать это. На его лице читалась истинная скорбь, но скорбь молчаливая. Подойдя к дверям комнаты, где лежала покойница, он остановился и попросил подать ему настойку оленьего рога; выпив ее и, казалось, собравшись с силами, он приблизился к гробу и упал в обморок. После того как его вынесли из комнаты и привели в чувство, гроб снесли вниз и поставили на открытую колесницу, за которой последовал длинный поезд карет и гвардейский конвой, так как она была женой военачальника. Для погребения тело отвезли в монастырь Св. Александра, и хотя крышка гроба была закрыта, пока ехали по улицам, в церкви ее снова сняли, и та же церемония прощания повторилась сызнова, но без мужа: его увезли домой, ибо он вторично лишился чувств, едва открыли гроб [76]. Остальная часть церемонии очень похожа на римско-католическую. После погребения все вернулись в дом на большой обед, который скорее походил на пир, чем на тризну, поскольку все, казалось, позабыли свое горе. Но воздержитесь от ехидной улыбки, которую я воображаю на Вашем лице, потому что муж не появился и, я полагаю, действительно скорбит, ибо очень любил ее, что всегда было видно по его отношению к ней, когда она была жива, а это является более убедительным свидетельством искренности, чем стенания после ее смерти.